Я сошла с самолета в маленьком аэропорту штата Нью-Хемпшир и зашагала по летному полю. Ветер тут же начал трепать мою юбку и срывать белую соломенную шляпу у меня с головы.
Идя на посадку, мы сделали круг над горой Абенаки, и теперь, пересекая открытое поле, я могла видеть во всей красе ее скалистую вершину и поросшие сосновым лесом склоны, кое-где возвышавшиеся над холмистой местностью. Мама всегда называла ее Гора – гора с большой буквы; так же мысленно называла и я этот пик, который видела всего лишь раз в детстве. И вот теперь я привожу маму на родину, в Нью-Хемпшир, в последний раз: она уже никогда больше не сможет созерцать этот дорогой ее сердцу пейзаж.
Я шла по бетонному покрытию, придерживая обеими руками шляпу, издали увидела стоящий в ожидании длинный черный лимузин, который мог предназначаться только для одной цели. Тревога и неуверенность, которые я пыталась подавлять в себе, стремительно двигаясь навстречу катастрофе, заметно усилились, когда я окинула взглядом небольшую группу людей за оградой.
Я послала бабушке Джулии Горэм телеграмму, дерзко извещавшую ее о том, что я везу ее дочь Бланч домой, в Шелби. Я везла маму на родину, чтобы похоронить, согласно ее воле, на семейном участке местного кладбища. Телеграмма предупреждала также о том, что мама хотела, чтобы я посетила Силверхилл. Не было нужды добавлять, что это было не только ее, но и мое желание, и, пожалуй, даже не просто желание, а потребность.
Никакого ответа не последовало. К моему горю присоединилось негодование, и я отправила еще одну телеграмму, в которой указывала время своего прибытия и выражала надежду, что необходимые распоряжения будут отданы. Я не намерена была принять молчание бабушки за отказ.
Подойдя к ограде и глядя на ожидающий черный автомобиль, я мысленно спрашивала себя: придет ли кто-либо из членов совершенно мне неизвестной маминой семьи меня встречать, и если да, то кто именно? Бабушка Джулия, которой было уже под восемьдесят, вряд ли может прийти. Не придет и тетя Арвилла, старшая сестра мамы. Собственно говоря, в первую очередь именно из-за нее я и хотела посетить Силверхилл, хотя на первых порах не собиралась распространяться на этот счет. По моим сведениям, Ар-вилла Горэм была крайне неуравновешенной женщиной. Мне было также известно, что моя мать в какой-то степени винила себя за болезненное состояние духа Арвиллы. Собрав последние силы перед смертью, она возложила на меня весьма трудную миссию, касавшуюся Арвиллы, – трудную потому, что бабушка Джулия, предупреждала мама, будет всячески противодействовать выполнению моего долга.
Оставались еще мой кузен Джеральд Горэм и его мать Нина Горэм. Может, они придут.
Однако, когда я проходила через ограду, никто не бросил на меня вопрошающего взгляда. Никто не ждал меня и возле автомобилей, доставивших в аэропорт встречающих. Только когда я уже пересекала посыпанную гравием автомобильную стоянку, какой-то мужчина, беседовавший с шофером черного лимузина, повернул голову в мою сторону. Я понимала, что это наверняка не кузен Джеральд: во всяком случае, похоже, этот человек ждал меня.
На нем были деревенские вельветовые брюки с коричневыми заплатами на коленях, сильно потертые от постоянной носки, и пиджак цвета хаки. Не слишком подходящая одежда для человека, который собирается присутствовать на похоронах. Тем не менее он явно следил за моим приближением, а когда я замешкалась, сам подошел ко мне.
– Вы – Малинда Райс, – уверенным тоном произнес он. – Я – Элден Салуэй из Силверхилла. Меня прислала ваша бабушка.
Это был коренастый человек, лет сорока с небольшим, мускулистый и загорелый – несомненно, от постоянного пребывания на воздухе. По сравнению с его большой, ладно вылепленной головой торс мужчины был чуть коротковат. Песочного цвета волосы имели неухоженный вид, а густые рыжевато-коричневые брови низко нависали над светло-голубыми глазами. От этого его облик казался грубым и неприветливым, что контрастировало с удивительно хорошо очерченным нежным ртом.
Он не стал здороваться со мной за руку.
– Вон тот серый «Бентли» принадлежит Силверхиллу, – заявил он. – Можете туда сесть и подождать меня.
Видя, что он собирается уходить, я тронула его за руку.
– Все уже готово? Будет ли на кладбище кто-нибудь из Горэмов?
Внимательные светлые глаза, в которых было больше любопытства, нежели сочувствия, снова остановились на мне. Он быстро оглядел меня с головы до ног, задержав взгляд на шраме на моей щеке, который я не успела прикрыть.
– Вы очень похожи на портреты мисс Арвиллы, когда ока была молодой, – сказал он. – Но глаза у вас бабушкины. В семье они именуются аметистовыми. Это вы, наверное, знаете. Нет, никто из членов семьи на кладбище не придет, потому-то и послали меня. Вот записка, которую просила передать вам миссис Горэм.
Я взяла у него конверт. Значит, вот как оно будет. Никакого радушия, никаких соболезнований, хотя моя мать была младшей дочерью Джулии Горэм.
– Вы родственник? – спросила я, чувствуя себя уязвленной и вынужденной обороняться. Дело было не во мне: оскорбление нанесли моей матери.