Итак, мы шли на запад.
…Прошло уже немало времени с тех пор, как началось это долгожданное движение, бодрое и торжествующее, как рассвет после ненастья.
Войска наши то неожиданно бросались вперед, в жестоких, кровопролитных боях будто гигантским жерновом перемалывая все линии немецкой обороны и устремляясь дальше, то останавливались в обороне, чтобы отразить злобные контратаки и в то же время восстановить силы для следующего удара.
Словом, война продолжалась. Мы шли теперь по разоренной земле, которая уже не могла дать нам ни крова, ни пищи. Даже дороги нам приходилось проводить заново. Невероятное количество труда наши люди тратили на то, чтобы в этой неудобной болотной стране продвинуть всяческую технику, изгрызть лопатами земную поверхность, устроить ночлег, приготовить пищу…
Но несмотря на все это, как посветлела, повеселела душа нашего солдата! Как не похож он стал на того молчаливого, с плотно сжатыми губами и напряженным выражением глаз человека, который «стоял на смерть» на своих рубежах или, по приказу, отходил на новые, расположенные восточнее… Тому, кто наблюдал армию в разные периоды войны, могло показаться, что и люди эти были разные: те — как будто и ушли, отступая, на восток, а эти — другие, идущие только на запад.
Но люди были те же. Их переродил ими же созданный поворот в ходе войны. Достаточно было беглого взгляда, чтобы увидеть теперь в движениях, услышать в их говоре и смехе неиссякаемые запасы энергии, бодрости, силы.
Меня, как врача и человека науки, очень заинтересовало это удивительное перерождение, почти уже предопределявшее исход войны. И мне казалось, что дело тут было не только в «настроении армии», но в каких-то глубоких сдвигах, которые произошли во всем организме людей. Мне впервые пришлось с такой очевидностью убедиться в могучем влиянии духа на тело, на состояние всего организма. С того момента, как мы повернули на запад, люди почти перестали болеть. Бесконечные гриппы, простуды, ангины, плевриты, желудочные заболевания, даже нарывы и язвы — все это сократилось до небывалого минимума. Больные в нашем госпитале почти исчезли. Остались только раненные. Но даже и заживление ран явно ускорилось, а количество осложнений уменьшилось.
Явление это было настолько поразительно, что я начал с увлечением подбирать точные цифры, записывать наблюдения, мои собственные и моих сотрудников, чтобы потом на основании этих фактов и цифр написать обстоятельный труд о влиянии психики на заболевания.
Между тем движение наше на запад продолжалось. Уже далеко позади остались польско-советская граница, Висла; мы обошли Львов, и вот уже перед нами вздыбились заснеженные предгорья Карпат.
Был пасмурный, но уже по-весеннему теплый мартовский день, когда мой полевой госпиталь, оставив тяжело раненных с небольшим штатом на старом месте, двинулся но приказанию командования к новому расположению штаба дивизии.
Это был старый польский замок, поместье какого-то родовитого пана. Никогда не забуду первого впечатления от этого замка, когда из тумана стали вырисовываться мрачные крепостные стены, с резными краями, с бойницами и провалами — следами, очевидно, недавних боев. Суровые образы легендарных воинов Сенкевича сопровождали меня, когда мы проникли за ограду через высокие, хорошо сохранившиеся ворота. Настороженным молчанием (так показалось мне) встретила нас эта старая обитель.
Строения внутри ограды почти не пострадали. Как мне рассказали, немцы, обосновавшиеся в замке с начала войны и выжившие затем все его польское население, теперь, при нашем стремительном наступлении, бежали из него так поспешно, что не успели ни разрушить его, ни даже вывезти многое из своего военного имущества.
По всем признакам, нам здесь предстояла более или менее длительная стоянка. Впервые за войну мы устроились так комфортабельно. Большие залы замка превратились в палаты и операционные, многочисленные покои были заняты персоналом госпиталя. Штаб разместился в соседнем, меньшем здании, построенном, очевидно, не так давно.
Я занял уединенную комнату в верхнем этаже и, когда штабные техники пустили в ход небольшую электростанцию, давшую нам свет, начал с увлечением приводить в порядок цифры и записи для задуманного труда. Эвакуация в тыл раненных в недавних боях шла бесперебойно, новых почти не было. Все шло к тому, что мне удастся хорошо поработать над своим исследованием.
*
Прошло три дня. Погода стояла отвратительная. Сильный ветер свирепо бросал тучи мокрого крупного снега, забивая окна, облепляя стены. Я не выходил из дома, днем работал в госпитале, вечера проводил в своем кабинете за большим старинным письменным столом.
Признаюсь, работа моя двигалась далеко не так, как мне хотелось. За три вечера я не успел даже сгруппировать собранный мною довольно обширный статистический материал. Мне мешал ветер. Так было всегда: в ветреную погоду какое-то неспокойное состояние овладевало мной, мысли разбредались, трудно было сосредоточиться.
Откинувшись в кресле, я подолгу сидел неподвижно, скользя взглядом по причудливым узорам темной ткани, покрывавшей стены кабинета. Слух мой то устремлялся вверх к сводам потолка, откуда доносились глухие стоны ветра, рыскающего, очевидно, на чердаке, под израненной снарядами крышей, то различал крадущийся, осторожный треск в досках стола — разрушительную работу личинок древесных жучков. Ритмичный звук, производимый этими вредителями, иной раз был так похож на быстрое тиканье маленьких часов, что я приникал ухом к холодной полированной поверхности, потом ощупывал выступающие части резьбы, пытаясь найти потаенный ящичек, где прежние владельцы могли оставить какой-нибудь старинный брегет с заводом на несколько месяцев…
