Биографическая справка ПОПЕЛЬ Николай Кириллович — с 2.11.44 генерал-лейтенант танковых войск. В 1938 г. военком 11-й механизированной бригады. Замполит, военком 8-го механизированного корпуса. Командир ПГ 8-го мк в боях за Дубно. Вышел из окружения с большой группой бойцов. ЧВС 38-й армии… Военный комиссар 3-го механизированного корпуса с сентября 1942 г. Член Военного Совета 1-й танковой армии (затем 1-й гв. та) с 30.01.43 до конца войны
Подолгу, пристрастно допрашиваю я свою память. Требую верных ответов, способных рассеять всякие сомнения. Даже в мелочах не отступить от правды. Не смею быть неточным, несправедливым!
Но время берет свое, размывает четкие линии, заштриховывает неизгладимые, думалось, картины. И порой память отказывается отвечать на упрямые вопросы. Молчит. А иногда по необъяснимому своеволию выталкивает на поверхность казавшееся давным-давно забытым. И тогда встают предо мной те, кого нет среди нас уже многие годы. Слышу их слова, вижу их замасленные комбинезоны, вдыхаю пьянящий танкиста запах бензина и солярки.
Долг перед ними, заплатившими своей жизнью за свободу Родины и счастье новых поколений, повелевает мне снова и снова допрашивать свою память.
1
Будто рассеивается туман, редеет белая пелена… У оврага с высоко наметенным снежным бруствером, гребень которого отточил ветер, стоит танк. Обыкновенная «тридцатьчетверка». Снег припорошил рубчатые колеи, разлапистым сугробом прикрыл правый борт.
Нарушая нетронутую белизну опушки, оставляя глубокие обрывистые следы, мы идем к танку.
На жалюзи «тридцатьчетверки» скользкая корка льда. Когда-то отсюда било тепло, снег таял на тонкой решетке… Тепло иссякло, ледок затянул гнезда металлической сетки.
Открывая верхний люк, мы сбрасываем с него кособокую снежную шапку. Снежинки медленно тонут в темном проеме. Один за другим ощупью спускаемся вниз. Начальник политотдела бригады Ружин нажимает кнопку плоского карманного фонарика. Желтое круглое пятно оттесняет мрак к углам. На неровной, бугром выгнутой плите днища лежит навзничь тонкое юношеское тело в комбинезоне. Другое, в черном замасленном полушубке, неестественно согнувшись, прижалось к сиденью. Ружин всматривается в черные окаменевшие лица:
— Лежит башнер. А это командир экипажа лейтенант Петров.
— Петров? — переспрашиваю я, сразу почувствовав, как глухие удары сердца подкатили к горлу.
Желтый круг мечется по «тридцатьчетверке». И вдруг будто зацепился за надпись, выцарапанную на левой стене. Там — тонкие ломаные буквы:
«2 дек. 42 г. Боеприпасы кончаются. Отбиваемся».
«З дек. 42 г. Я остался один».
Третью надпись мы замечаем не сразу. Почти слились с шершавым фоном расползшиеся буквы, выведенные кровью:
В танке становится светлее. Подымающееся солнце пробило тяжелые облака, белесую пелену, сверкнуло на медных стаканах валяющихся кругом гильз, на мятой жести пустой консервной банки.
Ружин неизвестно для чего смотрит на часы:
— Нынче у нас пятое, — и словно в этом кто-нибудь сомневается, добавляет: Пятое декабря… сорок второго года.
Наступление началось десять дней назад. В канун его на наш командный пункт приехал командир стрелковой дивизии, в полосе которой предполагалось вводить корпус. Полковник был худ, морщинист и угрюм. Плохо гнущейся желтой ладонью он оглаживал висячие сивые усы и жаловался:
— Не хватает боеприпасов, маловато артиллерии, не все бойцы получили валенки…
Командир корпуса генерал Катуков терпеливо слушал причитания полковника, но когда тот признался, что не знает толком огневой системы противника, насторожился:
— Вы же здесь больше года торчите!
Первая истина, которую усвоил Катуков, еще командуя бригадой, гласила: без разведки воевать нельзя. В заслугу бригаде, получившей в ноябре сорок первого гвардейское звание, ставили прежде всего непрерывную разведку.
— Что ж, что больше года? — обиделся усатый полковник. — Дел, слава богу, хватало. Вон какую оборону отгрохали — это раз, не дали немцу продвинуться два, летом подсобное хозяйство развели — три, картошкой себя обеспечили — тоже помощь государству, сено заготовили, стадо коров своих имеем — не пустяки.
О хозяйственных достижениях командир дивизии говорил охотно, со знанием дела, обращаясь прежде всего ко мне. Считал, как видно, что заместитель по политической части сумеет лучше оценить его старания.
— Небось сами летом огурчиков, морквы попросите. Катуков остолбенел:
— Вы и летом здесь стоять намерены?
— За кого вы меня принимаете, товарищ генерал? Так, по привычке.
— По привычке? — недобро покосился Катуков. Нам было ясно, что командир стрелковой дивизии психологически не готов к наступлению. Он свыкся с обороной, пустил корни. Какой уж тут наступательный порыв!
Воспоминания об огурцах и «моркве» оживили полковника:
— Вы бы, товарищ комкор, малость своих танкистов приструнили.
— Что стряслось?
— У нас на передовой такой порядок — противника понапрасну не дразнить. Наблюдать и охранять, как по уставу положено. Тем более, немец здесь смирный, проученный, на рожон не прет. Провокации пользы не приносят. Мы пять снарядов бросим, а он двадцать пять. Жертвы, разрушения.
