Он слышал музыку всю жизнь, сколько себя помнил. Еще не родившись, уже понимал, что мама играет на клавесине, потом пела над колыбелькой нежное и ласковое, а когда днем не спал и улыбался, размахивая ручками, смеялась и говорила нечто веселое. Он навсегда запомнил ее тихо журчащий голос, потом всегда считал, что именно так говорят волшебные феи.
И когда ему объясняли, что такое глубокое детство нельзя вспомнить, он не спорил. Нельзя так нельзя, но это им нельзя, а ему можно.
Он сам научился играть на всем музыкальном, но для себя избрал лютню, ее можно носить за спиной или у седла, а на привале подбирать новые мелодии.
Музыка сопровождала его и в детстве, и в отрочестве, и даже сейчас, когда двигаются через раскаленную пустыню, где солнце сжигает кожу, а доспехи накалены так, что вскочит волдырь, если прикоснуться, все равно слышит музыку. Только теперь величественную, грозную, торжественную, и сердце наполняется гордостью, и он чувствует, что готов пройти этот великий путь до конца и с радостью отдать жизнь за их святое дело спасения Иерусалима от рук неверных.
Ему выпала честь двигаться в головном отряде армии крестоносцев, хорошо уже хотя бы тем, что поднятая копытами их коней пыль оседает на одежде идущих следом.
Рядом покачивается в седле Манфред Альбрехт фрайхерр фон Рихтгофен. Он в полных доспехах в отличие от многих рыцарей, но их не видно: он всегда набрасывает сверху широкий сарацинский платок, что укрывает плечи и даже верх спины.
Даже седину не видно, а лицо всегда свежее, выбритое, взгляд внимательный, а вся фигура сухая и прямая. Он вполне сошел бы и за молодого воина, если бы не серые глаза, в которых навсегда застыла грусть, вывезенная еще из Германии, где он много испытал в жизни недоброго, но говорить об этом не любил.
Тангейзер помнит, что не только рыцарское братство относится к нему с большим уважением, но и сам император Фридрих считает его другом и при малейшей возможности приглашает с собой в поездки.
– Устал? – спросил Манфред.
– Ничуть, – заверил Тангейзер.
– Потерпи, скоро Яффа.
– Да не устал я, – запротестовал Тангейзер. – Господь терпел и нам велел. Разве не в трудностях проверяется мужчина?
Манфред покосился в его сторону с интересом, и Тангейзер как бы увидел себя его глазами: высокий и плечистый рыцарь в отменных доспехах, с белым плащом за плечами, что покрывает и конский круп, молодой и с румянцем во всю щеку, золотоволосый и с ярко-синими глазами, как и у большинства германцев. На полотняной накидке спереди большой крест, что значит – идет в крестовый поход, в то время как у Манфреда такой же крест и на спине, то есть, побывал, завершил, исполнил свой долг христианского воина, мог бы и вернуться, но предпочитает жить здесь.
– В трудностях, – наконец ответил Манфред. – Только выбирай их так, чтобы спина не надломилась.
– Нам по плечу любые, – заверил Тангейзер.
– Да? – спросил Манфред с сомнением. – Трудности бывают не только в переходах…
– И в боях, – сказал Тангейзер хвастливо.
Манфред улыбнулся, смолчал, но по виду старого рыцаря Тангейзер понял, что имеет в виду какие-то еще, хотя что может быть, кроме походов и яростных сражений?
От раскаленного песка пышет жаром, Тангейзер время от времени закрывал глаза, ослепленные блеском барханов и беспощадно синего неба, настолько высокого, что германцу, привыкшему к низкому небосводу, чаще всего затянутому тучами, и смотреть страшно.
Иногда по земле скользят полупрозрачные тени, это с неба за войском зорко смотрят степные орлы, а из-под каменных плит настороженно поглядывают юркие ящерицы и огромные длинные змеи, совсем не похожие на привычно серых гадюк. Здесь он еще не видел двух одинаковых, а тусклых почти нет, все яркие, расцвеченные диковинными узорами, часто настолько осмысленными, что он невольно пытался прочесть, что же там написано.
Песок и только песок от горизонта до горизонта. Он не понимал, как в этом аду можно жить, но Манфред рассказывал, что дальше просто сказочные места, где и родники бьют на каждом шагу, и рощи библейских фиников стоят без присмотра, и настоящие города…
До Яффы еще конный переход, Манфред распорядился остановиться на короткий отдых через час, там впереди по дороге колодец, а к вечеру прибудут в город, который предстоит захватить в жестоких боях с сарацинами.
Тангейзер старался держаться поближе к друзьям, с которыми успел сойтись за время похода. Да и они, чувствуя к нему симпатию, как и друг к другу, едут тесной группкой: Карл Фридрих фон Вайцзеккер – могучий гигант с настолько низким голосом, что начинается этот рык где-то в рыцарских сапогах, прокатывается по внутренностям, набирая мощь, а наружу вырывается могучим ревом, добродушным на пирах и яростным, когда он ведет своих людей в атаку.
Вальтер фон дер Фогельвейде – веселый рыцарь с тонким звонким голосом и с быстрыми движениями. Он сразу же, едва сошли с кораблей, начал укрывать голову бедуинским платком и доказывать преимущество кривой сарацинской сабли перед мечом в схватках с противником, на котором нет стальных доспехов.
Третьим с ними ехал Константин фон Нейрат, широкий массивный исполин. Конь под ним такой же, похожий на вросшую в землю скалу, тем более что Константин укрыл его попоной, достигающей земли, и выглядит теперь, будто сидит на чем-то неодушевленном.
