Черный дым столбом поднимался над селением, горело все, что могло гореть, почти никого из жителей не осталось в живых. Крепкие, кривоногие, среднего роста в диковинных доспехах, налётчики тщательно обыскивали ближайшие кусты. Приказ был никого не оставлять в живых, вот и прочесывали местность по второму разу, втыкая острые пики с зазубренным концом на длинных черенках в подозрительные кучи мусора, затем поджигая его. В дальней куче пика в чем-то застряла, и, разворошив её, наткнулись на совсем молоденькую, лет четырнадцати девчушку, без сознания. Светловолосая с длинной косой, для черноволосых, смуглых, налетчиков она оказалась диковинкой. Один из налетчиков потянулся к её волосам, но был остановлен криком старшего над ними:
— Не сметь! Позови Господина! — шумнул он другому, и тот проворно убежал.
Через несколько мгновений появился Господин: одетый в более богатые доспехи, высокий и стройный, он заметно выделялся из всех. Оглядев девчушку, довольно ухмыльнулся и приказал:
— Несите ко мне в шатер, да побыстрее! И шевелитесь, время поджимает, не успели перехватить двух голубей, значит, скоро здесь будет отряд Людига, а надо ещё многое успеть сжечь!
В шатре долго глядел на бесчувственную девчушку, походил по шатру, помялся, затем крикнул своему верному псу:
— Ульчи, никого сюда не впускать, сторожи!
— Да, Господин! — Согнулся в угодливом поклоне Ульчи.
Господин же подошел к девушке, постоял, достал из ножен короткий меч и разрезал на ней платье вместе с нижней рубашкой. Открылась небольшая грудь, белоснежная кожа вызвала у Джаса прилив похоти, и он не раздумывая взгромоздился на девушку…
Довольно хмыкнул почувствовав преграду, рывком толкнулся в неё до конца, и как озверел: он долбился и долбился в бесчувственное тело, не замечая, что от его грубых рук на нежной коже остаются огромные синяки, не видел и не слышал ничего, занятый удовлетворением своей похоти. А за шатром в это время падали от метко выпущенных стрел один за другим наемники-насильники, корчась в страшных муках — в отряде Людига были меткие стрелки, у которых в запасе имелись стрелы с отравленными наконечниками.
Ульчи заметался, боясь ослушаться Господина и боясь сдохнуть в муках, как все остальные. Знал, пакостная душа, что во время «получения удовольствия Господином» никто не смел мешать.
А Господин давно и прочно заимел прозвище среди своих воинов — «Жеребец».
Стрела нашла-таки верного пса, не убив сразу, а прочно засев в бедре, Ульчи взвыл от осознания того, что помирать ему придется дольше, чем всем остальным, что уже неподвижными кучами валялись на земле. Припадая с каждой минутой на все сильнее болевшую ногу, он посмел заглянуть в шатер, где насытившийся Джас, только отвалился от жертвы.
— Господин, — прохрипел Ульчи, — все погибли, стрелы Ильма… — начиная заваливаться набок и уже еле слышно бормоча, … нака.
— Чего ты бормочешь, убогий?
Ульчи, лицо которого было искажено жуткой гримасой, собрался с силами и внятно сказал:
— Наказание Всевидящего настигло!
Джас взревел и выскочил из шатра, его лошадь стояла неподалёку, метрах в десяти, полностью оседланная. И он рванулся к ней, собираясь в три прыжка добежать… Свистнул аркан, и веревка затянулась на его предплечьях, руки оказались прижаты к телу, не давая возможности достать меч. И как по волшебству отовсюду стали появляться люди, первыми вынырнули из дыма знаменитые лучники, держа наготове луки с натянутой тетивой и готовые выстрелить мгновенно… на любой шорох, они перебежками приближались к шатру. Джаса с огромной скоростью потащили на аркане, не удержавшись, он упал, понимая, что его тащит самый быстроногий из жеребцов Людига — Ураган, только он мог развивать такую бешеную скорость, мчаться, невзирая на ямы и буераки. Скачка продолжалась долго, от хваленых доспехов осталась половина, сам же господин являл собой печальное зрелище, — ободранный, оставшийся без штанов, с синяками и рваными ранами от протаскивания его по кустам глока, знаменитого своими колючками, с залитым кровью лицом, вымазанный в грязи и саже. Ураган остановился возле шатра, так недавно бывшего недоступным даже для наёмников Джаса. Плохо соображающий, он с трудом смог разлепить один глаз и увидел смотревшего на него Людига.
— Ну вот и встретились, враг мой Жеребец, давненько я мечтаю о таком. Прислоните эту падаль к столбу! — велел он своим воям, что было сделано незамедлительно.
— Я не буду тебе ничего говорить! — прохрипел Джас.
— А и не надо, твой пёс уже все поведал, а знает он очччень много! — Людиг кивнул вправо, откуда в подтверждение его слов донесся жуткий, какой-то нечеловеческий вой. — И о чем можно с тобой говорить, мерзавец, не рискнувший встретиться в честном бою, как должен поступить мужчина, умеющий только гадить исподтишка и мучить, грабить и насиловать? Отец твой, достойнейший человек, а сын — выродок. Что ж, ты свою долю выбрал… Оскопить его, Велиг, давай!
Джас в ужасе забился:
— Пощади…
— А ты кого пощадил? Вон лежат все те, кто тебе помешал — вырезанные от мала до велика, а ты пощадил девочку, которая в беспамятстве? Ты кого-то кроме себя пожалел? Велиг, если до утра не сдохнет, вырежешь ему язык, а потом отправим в Кайтун.
