Юзеф Игнаций Крашевский
Цветок папоротника
Правда ли, нет ли, только говорят, на Иванову ночь папоротник цветёт. Рассказывают об этом старушки, долгими зимними вечерами сидя перед печкой, в которой весело потрескивают дрова. Кому чудесный цветок посчастливится найти, тому во всём будет удача, и все его желания исполнятся. Что ни задумает, в тот же миг свершится. Но ночь Иванова коротка, цветок в лесу — один-единственный, и прячется он в глуши, в зарослях непроходимых.
Говорят, на пути к цветку опасности да препятствия поджидают, и стерегут его страшилища, а сорвёт его лишь тот, кто не струсит, не оробеет.
Толкуют ещё, будто цветок невзрачен, неприметен и мал, и только как сорвёшь его, превращается в диво дивное, красоты невиданной и неслыханной.
И даётся цветок в руки только молодым, да и то с разбором: коли не запятнали, не замарали себя бесчестным поступком. А прикоснётся к цветку старик — цветок в прах рассыплется.
Так говорят, так рассказывают. Ведь своими глазами чудесный цветок мало кто видел, а кто видел, тот давно помер.
В каждой сказке зёрнышко истины есть. Но запрятано оно частенько так глубоко, что его и не разглядишь. Так и с цветком папоротника.
* * *
Жил на свете мальчик по имени Яцек. И был этот Яцек очень любопытный: всё-то ему надо знать, своими глазами увидеть, руками потрогать. Вечно по деревне бегает, выспрашивает, высматривает, разыскивает. И что трудно отыскать да раздобыть — это ему по нраву, а что само в руки давалось, не по нём было.
Как-то зимним вечером собрались все возле печки. Яцек вырезал ножиком палку, да не простую, а с рукоятью в виде пёсьей головы. И вот старая бабка, по прозвищу Немчиха, которая много на своём веку повидала, а чего не видала — про то слыхала, стала рассказывать про волшебный цветок. Яцек до того заслушался, что палку выронил и чуть ножиком руку не поранил.
А рассказывала старуха так, будто своими глазами тот цветок видела. Но, знать, упустила она своё счастье, если в лохмотьях ходила да милостыню по деревням просила.
Кончила Немчиха, и Яцек сказал себе: «Будь что будет, а я тот цветок найду!»
И с той поры одно у него на уме: как заветный цветок добыть.
А до Ивановой ночи ещё далеко, и время, словно назло, тянется медленно-медленно.
Наконец настал долгожданный день, а за ним — и ночь. Гурьбой высыпали парни и девушки на поляну возле леса. Запылали костры, зазвенели песни, началось веселье. А Яцек смотрит, как они через костры прыгают, и думает: «Прыгайте, прыгайте, пока ноги себе не опалите, а я в лес пойду цветок волшебный искать. В этом году не найду, через год пойду, через год не найду — опять пойду. До тех пор ходить буду, пока цветок не добуду».
Умылся Яцек ключевой водой, белую рубаху красным кушаком подпоясал, лапти липовые, неношеные обул, на голову шапку с павлиньим пером надел — и убежал в лес…
Стоит лес чёрной стеной, затаился, молчит. Над лесом — небо тёмное, на небе звёзды мерцают, но не светят. Темень, ни зги не видно.
Яцек каждое деревце, каждую тропиночку в лесу знает. Так ведь то днём, а не ночью! И сдаётся ему, попал он в чужой, незнакомый лес. Деревья — в три обхвата, верхушками в небо упираются. На земле колоды лежат — не обойти, не перелезть. Кустарник колючий, густой — не продерёшься. Безжалостно жжёт крапива, шипы в тело впиваются. Кругом мрак непроглядный. Вдруг впереди два огромных жёлтых глаза сверкнули, уставились на мальчика, словно заживо съесть хотят, мигнули и погасли. Вот вспыхнули в темноте зелёные глазищи, потом красные, потом белые. Направо-налево, вверху-внизу — всюду, куда ни глянешь, горят глаза огромные, точно плошки.
Но Яцек не боится, знает: это нечистая сила его отпугивает, к цветку не подпускает.
А идти всё трудней.
То толстенная колода дорогу перегораживает. Карабкается на неё Яцек, ровно на гору, — перелез, обернулся, а поперёк дороги тоненькое брёвнышко лежит, перешагнуть можно.
То вдруг перед ним сосна высоченная — верхушки не видно, а ствол, как башня, толстый. Стал Яцек сосну обходить. Идёт, идёт, а когда обошёл, глядь — сосна-то не толще палки, переломить ничего не стоит.
Дальше такая чащоба — пальца не просунешь. Но Яцек не оробел, бросился вперёд и давай ломать, крушить, чёртову дичь с корнями вырывать — и пробился.
За чащобой — болото, топь непроходимая широко раскинулась, не обойдёшь. Шагнул Яцек, нога вязнет, проваливается, дна не достаёт. Как тут быть? Смотрит Яцек — на болоте кочки бугрятся. Стал он с кочки на кочку прыгать, а кочки, точно живые, из-под ног ускользают. Припустился Яцек бежать и на другую сторону перебрался. Обернулся назад — не кочки это, а головы человеческие из болота торчат, ухмыляются.
Дальше хоть по бездорожью, но идти словно полегче. Петлял Яцек по лесу, плутал, и спроси его, в какой стороне родная деревня, ни за что бы не сказал.
Вдруг видит он — папоротник величиной с вековой дуб, и на одном листе прилепился снизу маленький цветочек, горит-переливается, точно алмаз. Пять золотых лепестков у цветка, а посередине глазок сверкает и, как мельничное колесо, вертится.
У Яцека сердце заколотилось. Протянул он руку, вот-вот чудесный цветок сорвёт, но тут… запел петух. Глазок посерёдке цветка ярко блеснул на прощание и погас. Вокруг дикий хохот послышался. А может, это листья зашелестели или лягушки расквакались? Не разобрал Яцек: в голове зашумело, помутилось, ноги подкосились, и он без чувств упал на землю.