— И учти, Веревкина, если ты выкинешь какой-нибудь очередной фортель, то вылетишь с работы с волчьим билетом, — маленький, полненький, розовый человечек с венчиком светлых волосиков вокруг солидной плеши аж подпрыгивал от переполнявших его эмоций.
— Да ну вас, в самом деле, что вы разоряетесь? — безразлично пробубнила рослая крепкая девица тридцати двух лет отроду. У нее были округлые мощные плечи, полные руки и высокая грудь. — Куда вы меня уволите-то. Я ведь все равно лучше всех ваш товар впариваю. Скажете тоже — уволю! А чего я не так делаю, так вы и сами не знаете.
Подпрыгивающий человечек схватился за сердце и перешел на фальцет.
— Ты как разговариваешь, Веревкина?! Ты с кем разговариваешь? Что значит «впариваю товар»?! Он что, негодный? Он прекрасный! И ты его про-да-ешь! — по слогам произнес толстячок. — Сбываешь!
Человечек присел на стул, достал из недр кармана носовой платок огромных размеров и стал им обмахиваться.
— Ну, я продаю, сбываю, впариваю, втюхиваю, один черт, — пробормотала девица. — А все равно я делаю это лучше всех. И меня давно в «Альфу» звали. Выгоните — я к ним пойду.
Человечек снова схватился за сердце.
Вокруг ссорящейся парочки сновали люди: они выбегали из одного кабинета и сразу ныряли в другой, выкрикивали в мобильный телефон какие-то суммы, номера партий спиртных напитков, а то и просто проносились мимо, с бумагами в руках… Одним словом, суета, суета…
Участниками баталии были: начальник отдела сбыта алкогольной компании «Бахус» Петр Вениаминович Березкин, известный как Веник, и головная боль этой самой компании Алевтина Веревкина, или просто Алька, менеджер по продажам горячительной продукции. Разборки такого плана происходили между ними каждый день, а посему сотрудники
«Бахуса» не обращали никакого внимания на их перепалку.
— Иди в бухгалтерию, получи свои командировочные — и с богом! Завтра в столице куча дел! Куча! — Березкин развел свои короткие ручки широко в стороны, чтобы Алька оценила объем дел, которые предстоит провернуть в течение дня. — Иди же! А то конец рабочей смены, командировочные получить не успеешь и завалишь, запорешь, угробишь мне всю работу.
— Да иду-иду. Все спешат, все торопятся. Успею я все, — Алька развернулась и, бубня что-то себе под нос, поплелась в бухгалтерию.
Бухгалтерша Софья Гавриловна Аниськина, увидев Алевтину, всплеснула руками:
— Что у тебя с лицом, Веревкина?!
И сунула ей в руки пудреницу, на крышке которой было небольшое зеркальце. Алька внимательно посмотрела на себя и радостно воскликнула:
— Так это ж огурец!
— Какой такой огурец? — оторопело спросила Аниськина.
— На лице. Вот во всяких журналах, в полезных советах что пишут?
— Что пишут? — переспросила впавшая в ступор бухгалтер.
— А то и пишут, что надо за собой следить. Осталась у вас ложка сметаны — намажьте ее на лицо, осталась клубничка — туда же. И лицу полезно, и добро не пропадает. А у меня с обеда осталось несколько кусочков огурца. Выкидывать, что ли? Я их покрошила — и на лицо. И главное, это совершенно незаметно. Только кожу немножко стянуло и все. А на лбу семечек несколько осталось, я на них и внимания не обратила. Никто кроме вас и не увидел. Я вон с Петром Вениаминовичем полчаса разговаривала, так он вообще ничего не заметил.
— Нет, Веревкина, ты — ходячее недоразумение. Ты просто ошибка природы, казус какой-то, — Софья Гавриловна безнадежно покачала головой.
— Казус Кукоцкого! — воскликнула Алька.
— Что? Какого Кукоцкого? — обреченно спросила Аниськина.
— Так я не знаю. Книжка такая есть у Людмилы Улицкой. Называется «Казус Кукоцкого». Вы сказали, что я — казус, вот и вспомнилось это название.
— Нет, ты невыносима, — поджала губы главный бухгалтер. — Или просто придуриваешься, издеваешься? Но главное, работаешь-то как хорошо! Как так получается-то?! В работе гений, а в жизни… Действительно, просто казус какой-то.
— Вот вам не пофиг, какая я? За собой бы лучше смотрели, — Алька лениво пересчитывала командировочные.
Аниськина аж задохнулась от праведного гнева. Никогда еще она не видела такую особу — безразличную, апатичную, невоспитанную. К тому же никто с ней не допускал непочтительного тона. Правда, муж Софьи Гавриловны частенько употреблял непечатные выражения, но не на работе же хамство слушать. Да еще и от девчонки, которая в два раза моложе.
— Нет. Мне, как ты выразилась, Веревкина, не пофиг! Нашему поколению никогда и ничего не было пофиг! Мы на БАМе были, мы ДнепроГЭС и ТурСиб строили, мы целину осваивали, — глаза у Софьи Гавриловны стали ясными, наполнились гордостью и какой-то одержимостью. Она выпрямила спину, грудь взволнованно вздымалась.
— Это вы, что ли, строили? — вернул ее на землю голос отвратительной Алевтины. — Так шли бы и сейчас страну поднимать. Далась же я вам. Давайте в приказе о командировке распишусь, да пойду.
Но Аниськина не обратила внимания на последние слова этого недоразумения.
— Нет, Веревкина, я тебе докажу, что я не просто так к тебе «вяжусь», как ты изволила выразиться.
Алька закатила глаза.
— Ты только посмотри, как ты выглядишь! Ухо проколото и сверху, и снизу. Туда вставлено по серьге, а между ними зачем-то цепочка висит…
