— Не может быть! — изумился я.
Ничто не воодушевляет так рассказчика, как это простое, кстати вставленное восклицание.
— Я говорю вам: потрясающе! — продолжал Бережков. — Хотелось что-то крикнуть, но от волнения пропал голос. А он уже летел, — вы представляете момент? — летел над Ходынским полем.
— Не может быть!
— Потрясающе! Ультранеобыкновенно!
Увлеченный рассказом, Бережков возбужденно повторял любимые словечки. Мой интерес, — возможно, в силу особенностей моей тогдашней профессии чуть преувеличенный, — доставлял Бережкову истинное удовольствие. Он любил рассказывать и понимал толк в этом искусстве. Сейчас он выдержал паузу в самом интересном месте.
Его небольшие зеленоватые глаза весело прищурились, улыбающиеся пухлые губы слегка шевелились, словно ощущая вкус минуты.
Я знал, что Бережков обожает научную фантастику, а также романы, где одно приключение сменяется в стремительном темпе другим, и мне подумалось, что история, которую он так пылко излагал, напоминает главу из подобного романа. Не фантазия ли все это?
Бережков уловил, вероятно, мою мысль.
— Хотите, я покажу вам фотографию? — азартно спросил он.
Не дожидаясь ответа, Бережков поднялся со стула. Я знал, что в тот год ему исполнилось сорок, но он — худощавый, высокий, подвижной выглядел на десять лет моложе. Ему шла его короткая, почти мальчишеская стрижка.
Выдвинув ящик письменного стола, Бережков достал большой пакет и высыпал оттуда груду фотографий. Я смотрел через его плечо. Мелькали групповые снимки, портреты: Бережков на мотоцикле у памятника Пушкину в Москве, еще какой-то знакомый уголок Москвы, Бережков у самолета, опять и опять у самолета. Один снимок заставил его рассмеяться. Он повернулся ко мне, и я снова увидел его бритое свежее лицо, улыбающиеся пухлые губы и прищуренные в щелочку глаза, от которых побежали веселые морщинки. На фотографии был запечатлен молодой Бережков среди снежного поля около аэросаней — в ушанке, в полушубке, туго подпоясанный ремнем, с револьвером на правом боку.
— Сани с самоваром. Конструкция Бережкова. Гениальнейшая выдумка, — с комически унылым видом произнес он. — Когда-нибудь я вам особо доложу об этом конфузном происшествии.
Он отбрасывал снимок за снимком, но не мог отыскать фотографии, которую обещал продемонстрировать. Я усмехнулся. Стоя ко мне спиной, Бережков, конечно, не мог видеть мою скептическую полуулыбку, но его уши порозовели.
— Думаете, Бережков врет? — обернувшись, возбужденно спросил он.
— Слишком невероятная история, — уклончиво ответил я.
Признаюсь, я чуточку поддразнивал Бережкова, рассчитывая вызвать этим новый поток убеждающих подробностей, драгоценных крупинок жизни, за которыми я по должности охотился.
— Невероятная? — переспросил Бережков. — Ультраневероятная! Знаете что?
Он взглянул на часы и подошел к раскрытому окну. У него была приметная походка. Он чуть припадал на левую ногу, но вместе с тем ходил удивительно быстро, легко, будто не ощущал хромоты.
На дворе стоял чудесный майский день. Отсюда, с седьмого этажа нового жилого дома, виднелись крыши Москвы. От кровельных листов, то выкрашенных суриком, по нашему старому обычаю, то оцинкованных, всюду слегка потемневших от налета городской пыли, сейчас нагретых солнцем, поднимались горячие воздушные струи. В их трепетании в блистающем небе как бы плыли контуры строительных мачт над громадой дома, возводимого на Садовом кольце недалеко отсюда. В свежей, очень светлой на солнце, тоже будто горячей кирпичной кладке каждый сияющий оконный проем, каждый выступ был обведен полоской тени, что сохраняло архитектуру, подчеркивало объемы. С Садового кольца, скрытого домами, доносились непрестанные гудки автомобилей, а здесь, где вкривь и вкось переплелись переулки древней Москвы, остался открытый для всех старинный сад и большой пруд, сейчас тоже сверкающий множеством бликов.
— Знаете что? — повторил Бережков. — Хотите, я вам покажу это фантастическое колесо в натуре?
— В натуре?
— Да.
— А как мы его найдем?
— Это моя забота. Едем!
— На чем?
— На мотоциклетке!
Вспомнив прихрамывающую походку Бережкова, я едва удержался, чтобы не выразить вслух своего удивления. И не нашел ничего лучшего, как произнести:
— Гм… А дорога хорошая?
— Дорога не имеет значения. Где человек не пройдет пешком, там Бережков проедет на мотоциклетке. Едем!
В те времена — это был, как указывает дата моих записей, 1936 год — я служил в «кабинете мемуаров». Служба была увлекательной и странной. Лишь несколько человек во всей стране были моими сотоварищами по профессии, обозначаемой в наших штатных ведомостях неуклюжим словом «беседчик».
Мы, небольшой штат «беседчиков», работали под рукой Горького в одном из основанных им литературных предприятий, в уже упомянутом «кабинете мемуаров». Нам было сказано: ищите интересных людей, маленьких и крупных, прославленных и безвестных, пусть они расскажут свою жизнь. Приносите записи и стенограммы, это будет собрание человеческих документов, материал для историков и для писателей, это будет ваша профессия и ваш хлеб.
От «беседчика» требовался прежде всего один талант — умение или даже искусство слушать. Это талант сердечности, взволнованности и внимания. Писаной инструкции у нас не существовало. Но на одном из наших совещаний кто-то прочел вслух страницу из романа «Война и мир», и мы единодушно восприняли ее, эту страницу, как своего рода «памятку беседчика».
![Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира [Антология]](/storage/book-covers/6b/6be77719cd8661a796beae180cd76fef3c3148b7.jpg)
