— И что ты ему сказала?
— Да что? Не хочешь, говорю, не надо! Не очень-то и хотелось!
— А сама ревешь?
— И ничего не реву! Сто лет не виделись, и еще столько бы не видела. Подумаешь, режиссер мирового масштаба! Тарковского из себя строит, а сам пустышка, ноль! Все его Пальмовые ветви и Золотые львы — дутая величина!
— Да ты так не переживай, Жень! Ну не придет, занят, на нем свет клином не сошелся. Ты лучше скажи, Сашка из Киева приедет?
— Вроде обещал. Ладно, Свет, у меня еще куча дел. Господи, и зачем я все это затеяла?
— Надо, Жень, так принято. Ничего, справишься. Всего неделя осталась — и все позади.
— Ну да, вся жизнь позади. Пока, Свет.
Она положила трубку и все же разревелась.
Не ожидала от себя Женя Мордвинова, что так болезненно встретит эту дату. Столько лет забывала о возрасте, жила себе и жила, вполне все устраивало, и тут на тебе. Да об этом нужно исследования писать всяким там психологам или психоаналитикам! Звонить во все колокола, предупреждать беспечных дамочек!.. Впрочем, может, и пишут, она ведь все равно не читает.
Конечно, есть о чем горевать. Женя всегда чего-то ждала от жизни. Чуда ли, сюрпризов или подарков судьбы? Но большая часть ее жизни прошла в этом странном ожидании. А теперь все, точка. Ждать больше нечего. Чудес не бывает, а жизнь прошла мимо. И нужно было дожить до юбилея, чтобы это понять? Теперь, когда все позади, необратимо позади?
Женя почувствовала, как слезы снова градом покатились по щекам. Да что же это такое? Чего доброго, до юбилея она вся проквасится, попухнет, как после долгого сна или запоя, а ей надо выглядеть! Она взяла со стола зеркало и внимательно рассмотрела свое лицо. Как-то по-новому, отстраненно.
Нет сомнений: юбилей не за горами. Да, еще сохранились в этих чертах следы прежней красоты, но что с ними сталось? Глаза потускнели. Если не красить ресницы, их и не разглядеть. Губы сделались тонкими, стервозными. Опять же, не рисуй Женя контур попухлее, не подкрашивай подходящей помадой, вместо рта было бы одно название. Морщины и морщинки… От них никуда не денешься. Можно лишь сделать менее заметными, чего Женя и добивается при помощи разных дорогих кремов. Брови тщательно нарисованы, но сейчас так делают и молодые. Выщипывают напрочь свои родные и рисуют новые, нужной формы. Шея… Давно ли она снисходительно выслушивала от мужчин самые цветистые комплименты горделивой осанке и стройной, как у балерины, шее? Да что уж теперь!
Женя с раздражением хлопнула зеркало об стол. Благо скатерть толстая, зеркало не разбилось. Что пользы ждать чудес в таком возрасте? Пора вписывать себя в разряд пенсионерок, хотя до пенсии еще жить и жить.
Зазвонил телефон, и Женя озадаченно посмотрела на него: она не ждала ничьих звонков.
— Алло? Это кладбище? — спросил заторможенный женский голос.
— Да, пожалуй… — горестно вздохнула Женя и тотчас поправилась: — Нет, вы ошиблись!
— Извините.
Углядев в этом звонке некий символ, она и вовсе расстроилась. Собравшись уж было снова расплакаться, вспомнила, что нельзя опухать. Схватила телефон, набрала номер дочери:
— Ань, как дела?
— Привет, мам! Как всегда, запарка. У нас косяк!
За ее голосом Женя слышала распоряжения второго режиссера, дававшиеся по рации: «Девочки, костюмерный департамент! Перекостюм. Сцена двадцать пятая».
— Чей косяк, мой? — обеспокоилась она.
— Не знаю, может, и твой. Погоны проколотыми оказались, на крупном плане видно.
— Ну, интересное кино! Денег же не дают на новые! Вот я и исхитрилась: звездочки лишние сняла, думала, незаметно будет. — Женя еще больше расстроилась. — И что теперь?