1816 год
— Чтоб тебя черти взяли! Дьявольщина! Ах ты, дурень проклятый! Убери свои ручищи! Убирайся отсюда, слышишь? И чтобы я больше твоей мерзкой рожи здесь не видел! Ты уволен!
Камердинер стремглав выскочил из комнаты, а его лежавший в кровати хозяин продолжал сыпать крепкой руганью, более подходящей для солдатской казармы, чем для графской спальни. Мастерством браниться граф явно владел в совершенстве.
Выпустив пар, он почувствовал, что его ярость начинает понемногу спадать. Какое-то робкое движение в дальнем конце огромной спальни привлекло его внимание, и только теперь он понял, что там чистит камин какая-то служанка. Графу плохо было ее видно из-за резного изножья массивной кровати с балдахином, и, приподнявшись повыше на подушках, он повелительно сказал:
— Кто ты? Что ты здесь делаешь? Я не заметил, что в комнате кто-то есть!
Девушка обернулась, и больной заметил, что она необычайно худа. И ее личико под огромным чепцом казалось неестественно маленьким.
— Я… я чистила каминную решетку… милорд.
К его огромному удивлению, голос служанки был мелодичным и говорила она совершенно правильно, как говорят люди, получившие хорошее образование. Нежный голос, хрупкая фигурка и грациозность движений делали ее совершенно непохожей на крепких, розовощеких громогласных служанок. Граф смотрел, как она направляется к двери с тяжелым бронзовым ведром в руке.
— Поди сюда! — резко скомандовал он.
Она секунду помедлила. Потом, словно заставив себя повиноваться приказу, медленно подошла к кровати, и граф увидел, что девушка даже моложе, чем ему показалось издали.
Служанка остановилась у кровати, но он не успел ничего сказать, потому что увидел, с каким выражением она смотрит на его ногу, открытую выше колена, и на окровавленные бинты, которые его камердинер начал снимать с ран.
Граф уже готов был заговорить, когда она сказала — все тем же мягким мелодичным голосом:
— Вы разрешите мне… снять вашу повязку? Я имею некоторый опыт ухода за больными.
Граф удивленно посмотрел на нее, готовый резко отослать ее вон, потом не слишком любезно отозвался:
— Тебе все равно не удастся сделать мне еще больнее, чем сделал этот проклятый дурень, которого я только что прогнал с моих глаз.
Служанка подошла еще ближе к кровати, поставила на пол тяжелое ведро и остановилась, глядя на его ногу. Потом она очень осторожно отодвинула в сторону край повязки.
— Боюсь, милорд, что корпия, которой покрыли вашу рану, была приложена не правильно. Из-за этого она прилипла к ранам, так что вам наверняка будет больно — если только у нас не получится размочить ее теплой водой.
— Делай что хочешь! — проворчал граф. — Я постараюсь сдерживать свой язык.
— Забудьте, что я — женщина, милорд. Мой отец говорил, что мужчина, который может выносить боль и не сыпать проклятиями, либо святой, либо полный идиот.
Губы графа тронула едва заметная улыбка. Он все больше удивлялся правильности и грамотности ее речи.
Граф наблюдал за служанкой, которая направилась к умывальнику, где сначала тщательно вымыла руки. Потом девушка налила в фарфоровый тазик немного горячей воды, которую его камердинер приготовил, чтобы побрить его.
Подойдя с тазиком к постели, она взяла кусочек ваты со столика рядом с кроватью и, пропитав его водой, начала бережно отмачивать бинты, прилипшие к плохо заживающей ране, которая осталась на ноге графа Линдерста после того, как хирург удалил попавшую туда шрапнель.
Во время битвы при Ватерлоо он получил страшную рану чуть выше колена, и только благодаря своей несгибаемой воле и генеральскому авторитету смог предотвратить ампутацию ноги сразу же после боя.
— У вас качнется гангрена, милорд! — протестовал хирург. — И тогда вы потеряете не только ногу, но и жизнь!
— Я готов рискнуть, — твердо ответил граф. — Будь я проклят, если допущу, чтобы меня превратили в калеку с деревянным протезом, так что я даже не смогу сесть на лошадь!
— Я должен предупредить, милорд…
— А я не стану слушать ваши предупреждения и отказываюсь от ваших услуг весьма сомнительного качества! — бросил граф.
Тем не менее прошло несколько месяцев, пока его самочувствие улучшилось настолько, что графа смогли отвезти домой, в Англию, да и то на носилках. Все это время он сильно страдал от боли.
Прибегнув к услугам лондонских врачей, которыми он остался недоволен, граф приехал в Челтнем, потому что узнал, что практиковавший на этом курорте хирург, Томас Ньюэл, не имеет себе равных.
И действительно, граф оказался одним из многочисленных страждущих, которые приезжали в Челтнем исключительно из-за того, что этот город славился своими прекрасными врачами.
Хотя Томас Ньюэл заставил его милость испытать такие муки, каких ему не доводилось узнать за всю свою предыдущую жизнь, он оправдал возлагавшиеся на него надежды: было совершенно очевидно, что рана постепенно затягивается и начинает подживать.
Граф больше не сыпал проклятиями, хотя несколько раз морщился, пока служанка снимала с его ран последние куски пропитанной кровью корпии. Потом она обвела глазами спальню в поисках материала для новой перевязки.
— На комоде, — подсказал ей граф. Служанка нашла коробочку с бинтами и корпией, содержимым которой осталась, по всей видимости, недовольна.
