Неожиданно Никита проснулся. Настольная лампа равнодушно высвечивала на часах два ночи. Пятиэтажная общага утробно бухала низкими частотами какого-то бесконечного ритма, отчего казалось, что ты находишься в чреве огромного корабля с работающим на полную мощность двигателем. Из коридора занудно и монотонно доносилось: “Люська, ну, открой... ну, Люсь...”
Однако Никита проснулся не от этого естественного фона любого студенческого общежития. Он проснулся оттого, что во сне с ним что-то произошло, нечто важное и значительное. Перебрав в памяти все события прошедшего дня, Никита начал было сомневаться в ощущении, но в груди опять что-то сладко шевельнулось.
“С чего бы? — он потянулся за сигаретами. — Что за нечаянная радость?”
Еще раз перебрав в памяти все, что было накануне, он скривил губы и медленно вложил в них сигарету.
Никиту трудно было удивить. Наоборот, он сам последние полгода упорно искал, чем удивит комиссию на защите дипломной работы.
Пять лет назад, поступив в знаменитую Строгановку, он то и дело удивлял группу, курс, да и все училище, своими необычными и многогранными способностями. Замкнутый, неразговорчивый, невысокого роста, строгий в лице и поступках, он приехал учиться, и учился на совесть. Его прозрачная, волнующе-трепетная живопись не оставляла равнодушным никого. Особенно хороша была графика. Обычные учебные рисунки, казалось, были наполнены музыкально-колокольным звоном. Это восхищало преподавателей.
Высокомерных искусствоведов озадачивала его самобытная философия искусства вообще и изобразительного в частности. Никита уверенно рассуждал о предназначении художника как некоего пророка общественной морали и индивидуальной нравственности грядущего времени. Изобразительный ряд, говорил он, это окно в будущее, независимо от тематики произведения. Главное, страстно рассуждал Никита на семинарах, нравственная позиция художника, его готовность вырвать собственное сердце и вложить в картину. Многие открыто смеялись, кто-то как будто понимал его, остальные были равнодушны и безучастны. Хвалили, завидовали, любили, ненавидели и в конце концов привыкли. И вот теперь ждали, чем же он удивит на дипломе.
По большому счету Никите это было безразлично. Он искал через искусство себя, смысл жизни, некую гармонию; не формальную, не композиционную или колористическую, а истинную гармонию, что-то вроде абсолютной модели будущей жизни. Главное для него здесь в Москве, в главном художественном училище страны, попытаться выразить ее художественными средствами, а именно через живопись...
Иногда Никите казалось, что он чувствует “аромат” этой гармонии, ощущает напряжение ее “поля”, ее близкое присутствие в ином, может быть, даже неземном воплощении, но как увидеть, как вытащить это ощущение на свет Божий?..
Почти пять лет он приближался к задуманному, всесторонне готовил себя, избегал суетного, постороннего, безмятежного. Тренинги, многочасовое, а порой и многодневное созерцание оригиналов великих произведений, изучение технологий приготовления красок, техники наложения их на холст, эмоциональная и духовная настройка и многое, многое другое... Наконец пришло время, или, как считал Никита, — его момент истины.
Время-то пришло, а результатов никаких. Все пять месяцев с начала дипломирования в полной готовности простоял на мольберте чистый холст. Его комнатка была завалена эскизами: сотни листов, изрисованы десятки квадратных метров бумаги.
Сначала Никита ждал, работал и ждал. Потом начал беспокоиться, что не приходит, не появляется тема, та единственная и главная, через которую он выразит, покажет и докажет свою концепцию идеальной модели. И вот теперь он в отчаянии. Кафедра поглядывала исподлобья. Его перестали понимать даже те, кто ранее понимал, или делал вид, что понимал. Процентовки проходили без него. Напряжение нарастало.
И вот этот сон... А может, и не сон? Нет, ощущение, что лед треснул, пришел в движение, появилось именно во сне.
Так и не раскурив сигарету, Никита встал, отыскал глазами в изумрудной батарее пустых бутылок заначку — полбутылки портвейна. Налил в стакан и, заложив за спину подушку, удобно уселся.
“Ну вот, теперь начнем с самого начала...” Никита закрыл глаза, чтоб легче пришло то, что привиделось, однако, вспомнив о сигарете, он торопливо достал спичку и чиркнул по коробку. Головка сначала зло зашипела где-то внутри себя и лишь потом взорвалась рваным, лохматым пламенем. И словно в ответ, в голове Никиты тоже произошла вспышка. То, что Никита успел увидеть, поразило.
Нет, всей картины он не увидел, увидел очертание, некий лик, даже не совсем лицо, а лишь то ли лукавый, то ли раскосый прищур огромных глаз. Видение мелькнуло и пропало. Никита вновь схватился за коробок и истратил почти весь его запас, но ничего подобного больше не повторилось. “Что за хренотень?!” — проговорил он уже вслух и зажег последнюю спичку. Но и она ему не помогла. Пламя, гибко вильнув, вытянулось, ярко светя и немного потрескивая на самом кончике.
Никита закурил и рассеянно потянулся к стакану. Равнодушно, точно воду, выпил вино и, откинувшись на подушку, закрыл глаза. Что бы это значило?.. Почему лицо?.. Чье лицо?.. Женщина... Огонь... Глаза...
