Сергей Бережной
Свобода решать за других
Hовое поколение фантастов ставит рекорд за рекордом. В апреле 1999-го Сергей Лукьяненко стал самым молодым лауреатом "Аэлиты" - самой старой российской премии за вклад в фантастику. В апреле 2001-го Марина и Сергей Дяченко стали самыми "быстрыми" лауреатами - от первой их публикации до присуждения им "Аэлиты" прошло всего семь лет.
Акселерация неумолима.
Сколько есть классиков, которым можно было бы, не погрешив против истины и совести, дать премию с формулировкой "за заслуги": Евгений Войскунский, Александр Житинский, Владимир Орлов, Александр Мирер, Владимир Савченко... Эта премия, собственно, и была создана для того, чтобы чтить общепризнанных патриархов. Они взорвали кирпичную монументальность советской сервильной фантастики "ближнего прицела", вслед за Ефремовым решительно вывели своих героев в безграничную Вселенную, затем столь же решительно вернули их на Землю - обустраивать мир не ради завтрашнего урожая помидоров, а ради великого торжества человечности и благородства. Как их ругали тогда - за "внеклассовый"
абстрактный гуманизм, и за "немарксистские" образы будущего, за слишком отвлеченные идеи и за слишком узнаваемые обороты речи их персонажей...
Щелк - семидесятые. Щелк - восьмидесятые. Щелк - девяностые...
Заслуги трех поколений стали историей, на наших глазах в отечественной фантастике начались и закончились Средневековье и Возрождение, эпоха Просвещения и Hовое время. Генералиссимусы больше не воюют, их великие победы перекочевали в учебники. Молодые львы отращивают царские гривы.
Их не сковывают прежние догмы - свои символы веры они придумывают сами, и сами же зачастую доказывают их ложность. Они - мессии вечных сомнений. Их миры подвижны и катастрофически неуправляемы, их герои - пузыри, родившиеся в донном иле и несущиеся вверх, вверх, выше - к поверхности, к свету и смерти.
Задать вопрос - и умереть.
Проза Марины и Сергея Дяченко - это самое чистое зеркало отечественной фантастики поколения девяностых, "пятой волны". Отечественной - я не оговорился. В едином и почти неделимом СССР великий киевский писатель Борис Штерн (преклоняю колено перед его могилой) не мог получить "Аэлиту" - это была премия только для писателей "рэсэфэсээра". В разомкнутой границами Укроссии эту же "Аэлиту" получают киевляне Дяченко. С точки зрения русскоязычной культуры, империя едина, как никогда.
Если ввести понятие горизонта романа, отчеркнув таким образом массив нравственных, философских и психологических проблем, которые авторы ставят перед своим героем, то мы увидим, как заметно от книги к книге Дяченко меняют расстояние до этого горизонта. Горизонт романов "Ведьмин век", "Пещера" и "Армагед-Дом" охватит и социально-психологические теоремы; в горизонт "Скрута", "Шрама" и "Казни" попадут лишь личные духовные и нравственные кризисы героев. От романа к роману Дяченко меняют масштаб событий и ракурс, в котором показан герой: общий план, потом камера берет крупно лицо - глаза,- потом опять широкая панорама... Hо человек в их романе никогда не заменяется "народными массами", их герой всегда централен, авторы никогда не выпускают его из кадра. Им важно не потерять его глаза - даже в эсхатологическом смятении "Армагед-Дома"...
Hовый роман "Магам можно все" - одно из самых камерных произведений Дяченко, его действие происходит на пространстве всего одной человеческой души. Маг Хорт зи Табор путешествует, вступает в противоборства, участвует в заговорах, расследует преступления - но читатель никогда не отпускает его далее протянутой руки. И тема этого романа тоже определяется непривычно четко и определенно, одним коротким словом: Кара.
Богатство и разнообразие нравственных теорем, связанных с этим понятием, не поддается описанию и даже перечислению. Право на возмездие. Милосердие обвинения. Палач и жертва. Преступление как кратчайший путь к торжеству справедливости. Ответственность за вынесение приговора. Мужество того, кто должен исполнить предначертанное. Страшная обязанность решать за других...
Красота этого романа сродни жестокой рыцарской поэтике поисков Грааля: чтобы обрести Чашу, Галахад должен отказаться от слишком многого, практически - должен перестать быть земным человеком. И хотя именно он совершил величайший рыцарский подвиг, в веках лучшим рыцарем Круглого Стола все равно остался Ланселот, его отец, который предпочел предать короля, но не предать свою любовь. Hепримиримое противоречие нравственных запретов, кровавое столкновение чести и долга...
Именно таков и Хорт зи Табор... Впрочем, к рыцарской романтике этот герой почти равнодушен. Он прагматичен, себялюбив, эгоистичен - но храбр, решителен, силен и жесток. Он слишком свободен, чтобы кому-то служить, и слишком свободен, чтобы делать из других людей рабов. Волей случая (и авторов), Хорт получает право один раз вынести приговор и покарать приговоренного. Душа мага становится ареной, на которой бьются демоны-каратели и демоны-хранители, ангелы необъяснимого и ангелы предопределенности. Дарованное право судить рождает ощущение всемогущества, но это всемогущество кончится с приведением приговора в исполнение, и тогда Хорту придется ответить за совершенное - ответить, прежде всего, перед самим собой (ибо что ему все прочие судьи?).
