Августовская ночь одинока и ищет в тревоге,
кто б ее проводил этой страшной тропою
к рассвету,
ночь бы тоже непрочь провожатого,
спутника встретить,
чтоб хоть кто-то был рядом…
В тот раз мы сидели
с другом на косогоре, на дальней окраине города.
Нынче прибой
городской истребил здесь траву.
Раньше виден был тут горизонт,
лунный свет натекал,
точно сок из расколотой дыни.
Иногда горизонт громыхал,
кровь искрилась тогда на челе темной ночи.
Там сражались и гибли, но мы были живы,
и шли мы по свету.
Я искал тебя, моя любовь,
зная облик твой прежде,
чем увидел тебя наяву.
«Я-то знаю, кого я ищу», — я сказал.
Друг травинку покусывал, но отвечал без запинки,
с легкомысленной ясностью юности:
«Ищем кого мы?.. Себя!»
«Я ищу, — объяснил я, —
ту, с кем бы я стал человеком».
«И неполными, и невосполненными
мы из мира уйдем», — он ответил.
Он не верил, что сможет найти.
Нам казалось, найти — это в травах нащупать
колечко.
О любовь моя, нынче уж знаем мы, что отыскать —
это значит в ином направлении поиск продолжить.
Мы искали когда-то вовне,
нынче ищем во глуби — в себе
[1].