Русская армия шла вперед.
Вся дорога, насколько можно окинуть глазом, была запружена повозками и пушками, людьми и лошадьми. Из лощины на гору, с пригорка в дол, сквозь перелески и буераки, мимо чистеньких немецких мыз и деревень бесконечной вереницей один за другим тянулись полки.
Побуревшие от солнца и пыли зеленые кафтаны мушкатеров и гренадер сменялись красными кафтанами артиллеристов. За однообразными васильковыми мундирами драгун и такими же однообразными колетами[1] кирасир плыли разноцветные – желтые, синие, красные, белые, голубые ментики[2] гусар. Казачьи бороды и скуластые лица башкир из легкой кавалерии мелькали и там и тут. В тучах густой пыли, поднятой тысячами людских и конских ног, тонули придорожные луга и поля.
Армия графа Салтыкова, разбив пруссаков под Пальцигом, продвигалась к Франкфурту-на-Одере.
Подполковник Александр Васильевич Суворов, прикомандированный в качестве дежурного офицера к штабу 1-й дивизии генерала Фермора, ехал по обочине дороги на своем неказистом на вид, но горячем донце. Генерал Фермор послал его подтянуть арьергард, и теперь Суворов догонял свою дивизию.
Суворов только что прибыл в действующую армию и с интересом наблюдал за всем. И в первый же день ему многое здесь не понравилось.
Армия двигалась очень медленно – часто останавливалась на дороге. То падал от бескормицы упряжный вол, то где-либо в обозе ломалась телега, не вынесшая далекого, тысячеверстного пути, и проходило несколько минут, пока фурлейты[3] не сбрасывали ее в канаву. То измученные, исхудавшие в беспрерывных походах артиллерийские лошади не могли втащить на гору двухкартаульную[4] гаубицу, пока ее красный лафет со всех сторон не облепляли артиллеристы.
И сразу весь этот поток останавливался. Повозки наезжали друг на друга, напирали на идущую впереди пехоту. В воздухе стояла ругань.
Эта медлительность, эти бесконечные остановки раздражали Суворова: в его представлении армия должна быть подвижной, быстрой, а на деле она еле плелась, с трудом делая по восьми верст в сутки.
Энергичный, горячий Суворов не мог дремать в седле, как делали многие офицеры. И он был доволен, что генерал Фермор послал его с поручением к арьергарду. Суворов видел всю армию на походе. Его неприятно поразила необозримая вереница этих полковых и офицерских обозов.
Еще раньше Суворов знал, что в армии большой некомплект: много солдат осталось в России – «у корчемных сборов», «у соляных дел», «у сыску воров», «для поимки беспаспортных» и для прочих невоенных дел. В пехотном полку вместо положенных двух тысяч солдат едва насчитывалось полторы. И те совершенно тонули в бесконечном множестве колясок, повозок и телег.
Вслед за 12-й, мушкатерской ротой каждого полка обязательно тащилось больше сотни подвод.
Первой шла денежная палуба. На ней стоял окованный железом денежный сундук. Весь полк знал, что в сундуке пусто, но по обеим сторонам палубы, с фузеями[5] наперевес, брели двое мушкатеров.
За денежной следовала канцелярская, на которой, уткнувшись головой в мешок с овсом, безмятежно спал аудитор.[6]
Дальше тянулись госпитальные повозки с легко раненными, заболевшими, отставшими в пути солдатами, с полковыми фельдшерами и цирюльниками.
Тяжело поскрипывали провиантские палубы с мешками муки и солдатскими сухарями, – другого провианта не было. Тарахтели палубы с шанцевым инструментом. Белелись палаточные.
Полковой обоз кончался. За ним начинался самый многочисленный и пестрый – офицерский. Тут, в кибитках и колясках, ехали офицерские жены и любовницы. Повозки были набиты доверху разным домашним добром – кроватями, пуховиками. Более запасливые везли в клетках кур и гусей. Где-то визжал поросенок.