Названіе этой книги слишкомъ модное, чтобы было соблазнительно имъ пользоваться. И однако есть у меня не только оправданіе, но даже и принужденіе его сохранить: именно то, что оно дано было еще въ то время, когда его содержаніе не только не казалось ходкимъ, но шло въ разрѣзъ съ общепринятымъ мнѣніемъ, представляясь неправдоподобнымъ и вызывая нареканія въ парадоксальности. Статья подъ этимъ заглавіемъ, являющаяся введеніемъ настоящей книги, появилась въ 1914 году въ самые первые мѣсяцы великой войны, когда наивно и лицемѣрно міръ былъ преисполненъ радужной увѣренности и восторженныхъ упованій. Теперь это повѣтріе забыто тѣми, кто подверглись заразѣ легкомысленныхъ обольщеній и, быть можетъ, еще основательнѣе тѣми, кто эту заразу распространялъ. Но нѣтъ для сознательной общественности грѣха, худшаго безпамятства — этого подлиннаго умерщвленія духа, созрѣвающаго вѣдь только на накопленіяхъ своего опыта и своихъ пытаній.
Я отмѣчаю дату первой главы не для установленія пріоритета: другіе, заглушаемые ревомъ времени, думали или высказывались въ томъ-же родѣ одновременно или и раньше. Но если ни къ чему высказавшему мысль, событіями оправданную, устанавливать, что онъ ее высказалъ до оправданія, то, думаю, существенно установить, что до своего оправданія она высказана была. Ибо не въ высказывающемъ дѣло, а Въ высказанномъ. Никто не сомнѣвается въ этомъ, когда вопросъ идетъ о физической теоріи или астрономическомъ законѣ: подтвержденіе формулы на событіяхъ, проявившихся послѣ ея установленія, воспринимается всѣми, какъ особо цѣнное ея подтвержденіе, какъ ея торжество. Нѣтъ основанія не примѣнять этого и къ мышленію не объ атомахъ и эфирѣ, а о дѣлахъ человѣческихъ. Здѣсь нѣтъ тѣхъ строгихъ формулъ и точныхъ дедукцій; пусть такъ, но это только означаетъ меньшую точность формулировки предвидѣнія, а не меньшую его обоснованность.
Оправданіе предвидѣнія послѣдующими событіями имѣетъ не одно теоретическое значеніе, а обыкновенно и практическое; оно не только подтверждаетъ мысль, оно подтверждаетъ и дальнѣйшіе изъ нея выводы. Наряду съ подтвержденіемъ, оно даетъ и предупрежденіе, на ряду съ оправданіемъ и урокъ. И потому въ нѣкоторыхъ мѣстахъ этой книги я привелъ статьи и отрывки статей, напечатанныя еще въ годы войны. Военная цензура, которой онѣ подлежали, не могла въ нѣкоторой степени не отразиться на нихъ; тѣмъ не менѣе я предпочелъ взять на себя отвѣтственность и за эти (все же вѣдь добровольныя) отклоненія отъ полнаго или прямого выявленія мысли того времени, вызванныя принудительнымъ приспособленіемъ къ неизбѣжнымъ его условіямъ, — съ цѣлью сохранить преимущества ея своевременной высказанности.
Въ сущности уже въ статьяхъ первыхъ лѣтъ войны заложены существенные, хотя и не всѣ, мотивы, развиваемые во всей этой книгѣ. Тамъ же данъ эмоціональный стимулъ къ ея написанію. Книга продумывалась и писалась урывками и съ большими промежутками на протяженіи восьми лѣтъ; это не могло не отразиться на сопровождавшемъ ее и проявляющемся въ ней настроеніи. Она писалась въ отчаяніи перваго предвидѣнія предстоящаго упадка; она обдумывалась въ духовной блокадѣ послѣдующихъ лѣтъ войны, когда пагубныя испаренія военной лжи застилали окружающее, когда — чтобы что нибудь видѣть — надо было закрывать глаза и затыкать уши, чтобы внутри себя воспроизводить человѣческую рѣчь. Отлученные большевизмомъ отъ современности, въ мракѣ мерзлыхъ комнатъ, освѣщенныхъ еле мерцающимъ ночникомъ, мы поддерживали нащъ духъ, засасываемый униженіемъ и оскудѣніемъ всепобѣднаго одичанія, — внутреннимъ созерцаніемъ и осмысливаніемъ происшедшаго, искали въ общихъ линіяхъ недавнихъ судеб ь опорныя точки для грядущихъ упованій. Эти страницы позже писались на финскомъ рубежѣ культурнаго міра передъ пропастью, изъ которой бѣглецами мы выбирались, тщетно стучась на западъ, когда десятокъ верстъ отдѣлялъ отъ Россіи и десятокъ визъ и разрѣшеній отъ Европы, когда одни контрабандисты поддерживали связь съ первой и одни телеграфные провода со второй. Онѣ писались и тогда, когда уже, обрѣтя твердую европейскую точку, но будучи лишены рычага для того, чтобы произвести какое либо движеніе, мы влачили грустные дни на чужбинѣ въ печали и тревогахъ, ища въ разрѣженности общихъ созерцаній опоры для зыбкости медлительной дѣйствительности.
Напряженность первыхъ переживаній отъ предвидимаго упадка ново-европейской культуры была впослѣдствіи заслонена событіями объективно болѣе катастрофическими и субъективно несравненно ближе задѣвающими — постигшими Россію; при чемъ обѣ линіи упадка не только были смежны въ пространствѣ и во времени, — онѣ еще связаны въ своемъ существѣ и потому одна невытѣсняема другой. Я однако старался выдѣлить и прослѣживать изолированно западно-европейскую нить, чтобы не затерять ея въ клубкѣ непосредственнѣе захватывающихъ и конкретнѣе намъ наглядныхъ русскихъ дѣлъ. Закаленныя души, испытавшія россійское бѣдствіе, безпристрастнѣе и, можетъ быть, безпощаднѣе могутъ подойти и къ западно-европейскому упадку. Кто знаетъ, не служитъ ли вмѣстѣ съ тѣмъ его переживаніе и созерцаніе, все же вѣдь отвлеченное, хотя и эмоціональное, — нѣкоторымъ успокаивающимъ разрядомъ въ пронизывающихъ до послѣднихъ глубинъ потрясеніяхъ русской дѣйствительности.
