Сто процентов

Молоденькая учительница антипкинской начальной школы Мария Васильевна Стержнева сидела на своей половине избы, отделенной занавеской от хозяйской, и, уронив голову на стол, горько плакала.

Но почему, почему так случилось? Значит, она плохой педагог? Не за свое дело взялась? Что же, переменить специальность? На первом же году работы? Уйти и… бросить третьеклассников?! Нет, нет! И с какой стати, собственно? Третьеклассники же у нее успевают. Из восьми учеников трое — круглые отличники. У Пети Веселова тройка по чтению, но он известный увалень, говорит, будто кашей рот забил. Да у Мани Задыкиной тройка по арифметике. Больше и отметок плохих нет. А разве она снижает требования? Нисколько!

Милые третьеклассники! Особенно девочки. Таня и Нюша. Как они слушают ее объяснения! Ей становится легко и даже весело, когда она видит перед собой их чистые, внимательные, разумные лица. Мальчики слушают иначе… Но и они не хуже девочек.

А несчастный первый класс… Первый класс по чтению и письму не успевает совсем. По арифметике еле-еле. Хорошо успевает по рисованию, ну да это что — значения не имеет. По физкультуре — на тройку с минусом, из-за дурного поведения. По пению — что-то пищит… В сущности, за первую четверть первый класс не научился почти ничему.

И вот вчера на учительском совещании в районном центре заведующий роно отметил в докладе стопроцентную неуспеваемость по русскому языку в первом классе начальной школы деревни Антипкино. Фамилию учительницы Стержневой, ее, Машину, фамилию, он произнес очень четко. При одном воспоминании об этом у Маши от стыда пылали щеки. С тяжелым вздохом она откинула занавеску и выглянула в окно.

Синели снега. Глубокие, чистые, покойные. Снеговые шапки на крышах изб горели на солнце. Все Антипкино раскинулось по косогорам, по обе стороны полузамерзшей речонки.

Прямо против окна горбатилась горушка. Мальчонка в ушанке с болтающимися завязками, лежа на животе, скатывался с горушки на салазках.

Салазки катились ровно, набирая скорость, но вдруг крутнулись вбок и опрокинулись. Мальчишка ухнул головой в сугроб. Тотчас же выбрался из сугроба, весь облепленный снегом, лихо сдвинул на затылок ушанку, схватился за веревку и, не отряхиваясь, полез наверх. Маленький, краснощекий, неунывающий, он загребал мягкий снег большими, не по росту, валенками.

Мария Васильевна вгляделась и горько подумала:

«Процент сопливый! И прокатиться-то путем не умеешь!»

Даже в сумерках она узнала бы его. И как могла она не узнать свое горе-злосчастье, свои «сто процентов», опозорившие ее на весь район?

Ночью, во сне, Мария Васильевна засмеялась от радости. Ей приснилось, что в колхоз приехал новый зоотехник и поселился в Антипкине. У зоотехника пять детей: два мальчика и три девочки. Все пятеро — отличники. Все пятеро — первоклассники.

Наутро, вспомнив свой сон, Мария Васильевна поразилась его нелепости. Разве могут у одного человека все дети быть первоклассниками? Да и не поселился бы зоотехник в маленьком Антипкине, за семь километров от правления колхоза, а скорее — в Миликтине, где молочная ферма и семилетка, которая теперь будет восьмилеткой, а то и в самом Сущёве. Там и правление, и большая школа, с двумя первыми классами по тридцати пяти человек в каждом.

Действительность была гораздо суровее сна. В антипкинской школе училось двадцать пять учеников: девять во втором классе, восемь в третьем классе, семь в четвертом классе и только один первоклассник.

Фамилия его была Коноплев, имя — Александр. Разумеется, все звали его просто Шуркой, и только одна бабушка величала Александром.

Как-то Мария Васильевна вызвала старуху Коноплеву в школу.

— Шурик не выполняет домашних заданий, — пожаловалась она. — Я ему задала написать три строчки палочек, а он наставил пять строчек каких-то… катышков. И вообще не слушается. И… скажите, пожалуйста, есть ли ему семь лет? Не рано вы его записали в школу? Он какой-то глупый…

Матрена Ивановна Коноплева, грузная, высокая старуха, слушала молча, как-то сбоку, с хитрецой, впрочем, ласковой, поглядывая на учительницу. Но тут она внезапно взъярилась. Рывком поправила платок на голове, подперла кулаками бока и закричала:

— Да ты што? Это мой-то Александр глупый? Парню осьмой годок пошел, а он всякую работу сообразит. Топорище насадил этак справно. Скворешню изладил. Глупый! Скажет тоже. Удумает!

Она смерила оторопевшую Марию Васильевну грозным взглядом, повернула широченную сутулую спину и выплыла за дверь, величественная и непреклонная.

Позднее Мария Васильевна поняла, что «глупым» или «дураком», сказанным с особой интонацией (а именно эта интонация, очевидно, послышалась Шуркикой бабушке), в деревне называют недоразвитых, дефективных. Тогда, ошеломленная внезапным бурным натиском, она даже не обиделась, только недоумевала: «Что я такого сказала? Почему такое возмущение?»

Но все это было давно, еще в начале учебного года. Вторично Мария Васильевна бабушку не вызывала, считая это бесполезным. А больше вызывать было некого. Шуркины отец с матерью работали и жили в городе. Они исправно присылали посылки и деньги, и этим ограничивались их заботы о сыне. Не зная родителей Коноплева, Мария Васильевна их ненавидела.