Суета, сказал мудрец, все суета!
Приблизьтесь к постели, рядом станьте.
Ну где же Ансельм? – Вы сыны или родичи –
Ох Господи, увы моей памяти!
Была она многих мужчин достойнее,
И старый Гендольф завидовал жены моей прелести,
Но в прошлом осталось прошедшее,
И давно опочила она, а я стал епископом…
Потому помните, что жизнь – это сон.
Что она и к чему она? Я не ведаю,
Лишь чувствую, как вытекает жизнь каждый час
Из меня, покуда лежу в зале каменном,
И ощущаю умиротворение…
Покой! Церковь здешняя была местом убежища,
Тут и быть могиле моей. Здесь сражался я
Не жалея ни зубов ни ногтей, за благо ближнего…
– А старый Гендольф обманул меня, хитрая бестия!
Камень хорош, им с юга доставленный,
Коим прикрыл он своё стерво, прости Господи!
Но и моя здесь келья не тесная,
Можно видеть край кафедры проповедника,
И часть хоров – сиденья тихие,
А сверху купол – жилище ангелов,
Где солнечный свет в стёклах множится.
Здесь быть и гробнице моей
Из базальта прочного; окончу путь свой
В некоей скинии, в окружении
Девяти колонн – пусть попарно стоят
И в ногах последняя, где сейчас Ансельм.
Все из редкого мрамора, цвета персика
Пышного, искристого, как дорогое вино.
– Этот старик Гендольф с его гробницею
Из мрамора, как лук слоистого
[2] –
Пусть он будет виден мне! – Цвета персика,
Розово- непорочного! Дорого достался он!
В год, когда в церкви бушевал пожар –
Сколь многое спасено, а не утрачено!
Сыновья! Дождавшись смерти моей,
Раскопайте пруд при винограднике,
Там, где стоит пресс масляный
И найдете на дне – о Господи!
Нет сил терпеть! – в листве закопанный,
Сохраненный в ветвях оливковых
Ляпис-лазури
[3] кус – о Боже праведный!
Большой, как голова еврея отсеченная,
Голубой, как вены на груди Богородицы…
Сыны, все завещаю вам, моим наследникам,
И отличную виллу Фраскати с термами,
Потому – пусть лежит та глыба меж колен,
Подобно тому, как в церкви Иисусовой
Держит Господь в руках шар земной!
Останется Гендольфу смотреть да завидовать!
Годы наши, как челнок, бегут,
Умирает муж, и не найти следов…
Велю гробницу делать из базальта черного,
Вдвое темнее, чем nero attico
[4],
Ибо лучше вам фриза не выдумать,
Чтоб украсить место упокоения.
Обещайте сделать рельеф бронзовый
Панами и Нимфами украшенный,
Также треножниками, вазами и тирсами
[5],
И Спасителя, говорящего проповедь Нагорную,
Святую Праксидию во славе её,
И Пана, Нимфу обнажающего,
И Моисея со скрижалями… Но вижу я,
Совсем меня не слышите! Ансельм, что задумали?
По смерти волю мою нарушить надеетесь,
И сделать гроб из травертина
[6] бедного,
Чтобы Гендольф из склепа подхихикивал!?
Нет – уважьте меня – все из яшмы сделайте,
Из яшмы, клянитесь, иначе разгневаюсь!
Жаль оставить мне ванну мою, зеленую,
Из цельного куска, как фисташковый орех –
Но ещё яшма в мире сыщется…
Благосклонна ко мне святая Праксидия,
Для вас лошадей ли не вымолю,
И старинных свитков греческих
[7],
Иль девиц с бедрами округлыми?
– А когда будете писать эпитафию,
Изберите Туллия латынь изысканную,
Не ту безвкусицу, что у Гендольфа выбита;
Туллия
[8], мастера! Ульпиан
[9] пред ним никто!
Вот так отныне хочу покоиться
Я в церкви моей века целые
Слушая звуки литургии божественной,
Наблюдая вечный обряд причастия,
И свет свечей восковых, и чувствуя
Сильный, густой, волнующий дух ладана!
Не как сейчас лежу, умирающий
Медленно, будто жизнь вытекает каплями,
Ладони сжав, будто держу посох пастырский,
Ноги вытянув, будто земли коснуться могу,
И одежды мои последние
Уже легли скульптурными складками.
Вот свечи гаснут, и думы странные
Входят в меня, и шумит в ушах,
Будто жил я уже до сей жизни земной,
И о папах, кардиналах и епископах,
О святом Праксидии и его Нагорной проповеди,
И о матери вашей, бледной, с очами говорящими,
И о новонайденных урнах агатовых
Свежих, как день, и о мрамора языке,
Латыни ясной и классической…
Ага, ELUCESCEBAT
[10] говорит наш друг!?
Нет, Туллия, Ульпиана в крайнем случае!
Тяжел был мой путь и короток.
Весь ляпис, весь, детки! Иль папе Римскому
Все отписать? Сердца не ешьте мне!
Глаза ваши, как ящерицы, бегают,
Блестят, как у покойной матери,
Не задумали вы разъять мой фриз,
Изменить мой план, заполнить вазу
Гроздьями, маску добавить и терм
[11],
И рысь привязать к треножнику,
Дабы она повергла тирс, прыгая,
Для удобства моего на смертном одре,
Где лежу я, вынужден спрашивать:
"Жив ли я или умер уже"?
Оставьте меня, оставьте, негодные!
Неблагодарностью вы меня измучали,
До смерти довели – желали этого,
Богом клянусь, желали этого!
– Почему здесь камни крошатся,
Проступает пот на них, как будто мертвые
Из могил наружу просачиваются –
Чтобы мир восхитить, нет боле ляписа!
Ну, идите же! Благословляю вас.
Мало свечей, но в ряд поставлены.
Уходя, склоните головы, как певчие,
И оставьте меня в церкви моей, церкви убежища
Где смогу в покое я посматривать
Как Гендольф из гроба ухмыляется –
До сих пор завидует, так хороша она была!
