Наступает пора уходить, пока я еще глубоко не пустил
африканские корни свои в эту мягкую жирную
землю.
Слышу щекочущий звук — это термиты торопятся
из ног моих вычерпать молодую упругую силу.
Наступает пора уходить, схлестнуться один на один
с вокзальной тоской, с изворотливым ветром,
что продувает открытые настежь перроны
провинциальных вокзалов,
С тоскою отъезда схлестнуться, когда бесприютно руке,
не находящей соседства теплой ладони.
Я жажду, я жажду простора и новых водных пространств,
мне не терпится жажду свою утолить
из чаши пока еще незнакомого,
озаренного солнцем лица.
И не остановит меня ни унылость гостиничных комнат,
ни одиночество гулкое больших городов.
Уж не примета ль Весны — скорее уйти! — эта ночная
испарина, пробуждение это в восторге хмельном…
в ожидании…
Я слышу летящую в воздухе — а внизу, подо мной,
колеса по рельсам стучат — слышу протяжную
ноту трубы, вопрошающую небеса.
Или это всего только тихое ржание собственной крови
в висках, которая вспомнила о чем-то далеком,
Как жеребенок, что встал на дыбы и брыкается
в брызгах рассвета в последний мартовский день?
Наступает пора уходить.
Вот и весть от тебя прилетела ко мне.
На весеннем ли то случилось балу, когда глаза твои
распахнулись и, вперед устремившись, опередили
тебя?
Ты была так похожа на ту, на тогдашнюю, своим
сарацинским лицом и шапкою черных волос,
пламеневших, как Эстереля вершина.
Подруги твои расступались; так расступаются зимние,
молочно-белые дни, так голубки летят врассыпную,
когда мечет стрелы богиня.
Рука моя руку узнала твою, мое колено — колено твое,
и мы вновь обрели первоначальный наш ритм,
И ты ушла. Наступила пора уходить!