Туча снега и угольной пыли с узловой станции взмыла над калмыцкой степью и внезапно рухнула на затерянный в утренней мгле хутор. Две-три мазаные хаты и длинный приземистый амбар точно осели под ударом стихии. Человек на крыльце накинул капюшон шинели и пронзительно, по-степняцки, свистнул. Хутор закружило вьюжной пляской, но на востоке уже зарделись алые лучи, и буря стихала.
В прижатом к земле, прикрытом забралом палисадника оконце горел свет. В комнате были двое. Один, высокий, худой, с желтыми блестящими глазами, сидел в кресле у стола. Против него стоял коренастый мужчина в военной форме без знаков отличия.
– Мы должны подчиниться приказу. Соединение белых фронтов поставит крест на республике. И ты, Аваддон, это понимаешь. Я вижу, ты что-то задумал, но… но я в твоих играх участвовать не стану, – мужчина в военной форме говорил нервно и сбивчиво.
– Никанор, мы с тобой вместе много лет. Стал бы я лгать тебе? Ты же знаешь – у нас своя игра. И большевики в ней – отыгранная карта. Я удивляюсь тебе.
– И ты, положивший столько сил, чтобы привести их к власти, теперь готов переметнуться к врагам?!
– Воссоединение белых фронтов неизбежно приведет к падению большевиков. Это к лучшему. Они стали слишком самостоятельны, их планы противоречат нашим. Нам не нужна мировая революция и мировая власть Ленина. Мы ждем другого.
– Все это я уже слышал. Отвечай прямо, – мышцы на лице Никанора напряглись, он подался всем телом вперед и навис над Аваддоном, – отвечай! Ты подчинишься приказу или нет?
– Нет, – Аваддон скривил губы и отвернулся.
– В таком случае, – Никанор вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист, развернул его и положил на стол перед Аваддоном, – это приказ Троцкого, передающий мне руководство над твоей группой.
– Вы и это предусмотрели… – Аваддон презрительно усмехнулся.
– Ты сам поставил вопрос ребром. Я этого не хотел…
С улицы донесся топот копыт, конское ржание, чьи-то голоса, и наконец в дверь постучали.
– Войди, – прохрипел Никанор.
На пороге возник матрос с винтовкой за спиной.
– Он прибыл. Ждет.
– Все, – Никанор повернулся к Аваддону. – Я не допущу соединения фронтов.
В смежной комнате на табурете сидел юноша в тулупе. Оледеневшими руками он держал чашку с бледной маслянистой жидкостью и с наслаждением прикасался к ней лопнувшими на морозе губами.
– Рад тебя видеть, Степан. Я надеюсь, ты с добрыми вестями.
– А как же! – Степан пригладил ус и поставил чашку. – Я с худыми не езжу, Никанор Иванович.
– Ну, не тяни. Выкладывай.
– Корреспонденцию везет генерал Гришин-Алмазов, с ним пять офицеров сопровождения. Три дня назад они выехали из Новочеркасска и направляются в Петровск, там хотят сесть на корабль и по Каспию добраться до Гурьева. В Гурьеве их будет ждать отряд Колчака, и они станут недосягаемы. Потому, я думаю, лучше всего перехватить их в степи…
– Постой. Это мы уж сами решим. Ты расскажи, что именно они везут.
– Доподлинно неизвестно. Корреспонденция большая, но в ней есть письмо Деникина с планом воссоединения армий Юга и Востока на Волге.
– Что ж, наш полковник славно сработал…
Дверь в хату с шумом распахнулась, и внутрь ворвался ледяной мартовский буран. Туча снежной пыли вновь взмыла над хутором и, провожаемая конским ржанием, устремилась на юг, к Каспию.
Глава первая, в которой описывается разбой средь бела дня
Человек едва брел. Он был гол по пояс и бос. Его ступни были разорваны и источали кровавый след, налитые безумием глаза безнадежно вперились в иссушенную землю. Черные, сбившиеся в клочья волосы покрывали рассеченную сабельным ударом голову.
Солнце близилось к зениту, и измученная ранней жаркой весной калмыцкая степь была безлюдна. Человек, должно быть, шел не первый день. Галифе с лампасами выдавали в нем донского казака, китель и сапоги он снял день назад, когда ему казалось, что спасение близко. Но вовремя заметив красный флаг над хутором, он свернул в сторону и окончательно сбился с пути.
Путник усилием воли поднял голову, но, болезненно сморщившись, подкошенный этим невыносимым движением, упал на колени и так застыл. Внезапно степь обратилась в движение. Первое время путник различал лишь далекий скрежет и гул, но вот ему уже казалось, что на него с грохотом и свистом несется чудовищная лавина. Не найдя сил поднять головы, он съежился и приник к земле. Шум лавины нарастал, достиг апогея, и вдруг все смолкло. Путник открыл глаза. Перед собой он увидел потную лошадиную голову.
* * *
Солнце село, и в степняцкий хутор пришла прохлада. На небрежно расстеленной кушетке лежал путник. Лоб его покрывала повязка. Он очнулся несколько минут назад и теперь с удивлением осознавал себя живым. Ломота во всем теле и жажда нисколько не огорчали его, но лишь добавляли уверенности в ощущение бытия.
– Очнулся, – над ним склонился казак в войлочной шапке и приказал кому-то: – Сходи за ротмистром. Он хотел допросить гостя. Авось чего нового скажет.
Дверь захлопнулась, и путник потерял сознание.
– Эй, поднимайся. К тебе ротмистр пришел. Еще выспишься. Вставай!
В комнате горели свечи. За низким овальным столом на ковре сидели двое. Первый был широкоплечий есаул с круглым скуластым лицом и лихо закрученным чубом. По правую руку от него, потягивая чай из пиалы, расположилась фигура необыкновенная. На богатырского размаха плечах высилась аристократическая голова с мощным подбородком, бодрыми смеющимися глазами и беспорядочной копной русых волос.
