Он должен умереть. Он знал, что если задержится в Чикаго хотя бы на один день, то ему придётся подняться на верхушку одного из небоскрёбов и броситься вниз или, может быть, взять револьвер сорок пятого калибра, который брат его привёз из Вьетнама, и размозжить себе голову. Он подумывал о поезде, но поезд мог только искалечить его. Поезда были ненадёжны. Поезда были изменчивы, как судьба, а Билл Буффало знал много песен о судьбе. Он думал о судьбе как о человеке, о боге, о музе, о силе, воплощённой в интонациях, силе такой же, как чужой английский язык, который вытеснил его родной язык ойупа, который сейчас был официально объявлен отмирающим и не представляющим никакого исторического интереса.
Он был храбрым ойупа. Он родился охотником. Бегуном. Танец вокруг ночного костра запечатлелся в его душе вместе с животными американских прерий.
Но единственными представителями животного мира в его квартире были мыши, возможно, крысы и, конечно, тараканы. И единственный танец, который он мог исполнить, был танец смерти, предназначенный для него самого.
Неторопливым движением он вставил обойму в револьвер сорок пятого калибра и осмотрел барабан. Он подумал, что это будет последняя вещь, которую он увидит. Оружие белого человека.
— Что вы здесь делаете? — спросила его квартирная хозяйка.
Она всегда заходила, когда видела, что его дверь закрыта.
— Я собираюсь разнести свои мозги, — крикнул Билл Буффало.
— Хорошо, но только не запачкайте обои.
— Я не могу обещать этого, — сказал Билл Буффало.
— Почему? — спросила хозяйка, энергично открывая дверь.
— Потому что я буду мёртв, а мёртвые не могут убирать за собой.
— О! — воскликнула хозяйка, увидев молодого студента, сидящего на краю новенькой кровати с большим пистолетом, приставленным к голове. Его палец лежал на курке. Внезапно она осознала весь ужас открывшейся картины. Если он застрелится, то её новые, модного розового цвета обои будут безнадёжно испачканы. Она купила остатки на распродаже, и ей нечем будет заменить их. К тому же может появиться отверстие в стене, и ей придётся закрывать его ковром или какой-то картиной или даже оклеивать стену новыми обоями, а может быть, не только стену, а всю комнату.
— Не стреляйте! — воскликнула она. — У вас впереди ещё долгая жизнь.
— Что? — спросил Билл Буффало.
— Есть люди, которым это не безразлично, — добавила она.
Её фамилия была Тракто, но за её объёмы люди за глаза называли её трактором.
— Кому?
— Мне, — сказала она.
Она похотливо улыбнулась. Когда она впервые встретила его, то боялась изнасилования. Она насторожённо следила за ним, когда он спускался в холл, за его прекрасным мускулистым телом, прикрытым только шортами, и сразу же закрывала дверь, чтобы он не мог войти и изнасиловать её. Позже она стала тихонько приоткрывать дверь и ложилась спать полураздетой. Но до сих пор все её опасения не оправдывались. Сейчас она сказала себе, что спасает этого красивого молодого индейца, предложив ему своё тело. Если это спасёт его жизнь, то не будет грехом.
— Что вы имеете в виду? — спросил Билл Буффало.
— Я отдам моё тело взамен на вашу жизнь, — сказала, Анжела Тракто.
— Мне не нужны ни чьи органы. Я собираюсь умереть.
— Я имею в виду сексуальность, — сказала Анжела Тракто, опуская глаза.
Она видела, что он снова положил палец на курок и его глаза расширились.
— Кроме того, есть ещё другие причины, — воскликнула она.
— Что?
— Разве вы не хотите попрощаться со своими друзьями в земле ойупа?
— Земли ойупа больше не существует, только резервация.
— Но у вас есть друзья.
— У меня есть друзья, — медленно сказал Билл Буффало. — У меня есть друзья среди индейцев и среди белых. И в то же время у меня нет друзей. Вы знаете, чего вы достигаете, изучая три года исключительно классическую греческую литературу?
— Учёной степени?
— Вы достигаете безумия. Я не знаю больше, индеец я или белый. Я стал любить древних греков больше, чем ойупа или американцев. Я превратился в ничто, а ничто не имеет право на существование.
— Но ведь это можно изменить как-то по-другому, — сказала Анжела Тракто.
Если она уговорит его повернуться, тогда пуля, возможно, полетит в окно. Окна были застрахованы, а обои — нет. Также были застрахованы двери и люстры. Обои, полы и убытки в случае пожара не были предусмотрены. Но о пожаре она не беспокоилась. Его вероятность была чрезвычайно мала.
— Мой брат умер. Он сильно напился, загнал трактор в канаву и перевернулся. Его раздавило, и мне нечего было хоронить.
— Хорошо, если ничего другого не остаётся, тогда умирайте. Но не могли бы вы немного повернуться?
— Сама его смерть не слишком огорчила меня.
Куда больше меня огорчило то, что я не смог похоронить его. Как только я представлю, что после моей смерти отец пропоёт песню смерти по телефону, я не знаю, что делать.
— Вы скажете ему, чтобы он приехал?
— Я не отличаю ойупа от греков или римлян. Я не знаю их. Я не отличаю слов «мать», «отец», «земля» или «до свидания». Я забыл слова. И я отвечу своему собственному отцу цитатой из Софокла.
Билл Буффало глубоко вздохнул и закрыл глаза, потому что, несмотря на принятое решение, он не хотел видеть пули.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
