Лера нехотя сползла с кровати, матерясь на будильник. В жизни она радовалась всему, каждому мигу, кроме этого чертового будильника, и поэтому срывала на нем злобу. Она уже намеревалась запустить в него подушкой, когда из соседней комнаты донесся голос деда:
– Валерия, потише! Мать спит. Имей совесть.
– Ладно, ладно. Извини, дедушка.
– То-то, извини, – проворчал дед, зашлепав на кухню. – Доброе утро, кстати.
– Кстати, утро добрым не бывает, – буркнула Лера.
Быстро приняв душ и позавтракав, она заняла свое обычное в это время место – у зеркала, старательно крася брови и подводя ресницы. За спиной у нее возник дед. Закуривая, он подошел вплотную к Лере и началось:
– Ты опять за свое, ну по какой хер тебе эта химия упала?!
Лера никогда чрезмерно не красилась. Она не хотела быть похожей на тех шалав из соседнего двора, которые, понтуясь, именовали себя скингерлами. Идиотки. Но даже чуток подкрашенные брови и ресницы не устраивали деда.
– В наше время таких, как ты, в школе – мордой в раковину, разворот и домой.
– Опять ты заладил… Наше время, наше время. Вот Быков власть возьмет, никто не посмеет и заикнуться о «вашем времени».
– Да? Хер ему!!! Были у нас уже мнимые фюреры – Сухаревский, Баркашов. Точно такую песенку пели. Где они теперь?! А Быков твой… Если и дальше Гитлера будет цитировать, то…
– Да откуда, кто знает, чья эта фраза. А РНЕ с ННП еще вырвутся – вот увидишь. Ладно, побежала я. Слава России, – она вскинула руку, подразнивая деда, а он в ответ загорланил «Интернационал».
– Маму разбудишь, – подколола она деда.
– Катись, катись, – отмахнулся он и тут же спохватился. – Эй, стой! Хоть чаю попей…
Но Лера уже выскочила за дверь.
Да, она была скингерлой. Самой бешеной фашисткой района. Но по внешнему виду этого нельзя было сказать – пестрый шерстяной свитер, облегающие синие джинсы, сумочка, тоже джинсовая, тонкие черты лица, длинные до пояса черные волосы и стройная фигура. Только «шелеса» на ногах могли выдать ее.
Вызывающим прогулочным шагом она шла к остановке. Встречные мужики, козлы, оглядывались ей вслед, она это затылком ощущала. Ну и пусть пялятся. Солнце задиристо слепило глаза, и она улыбалась – она вообще редко не улыбалась.
На остановке Лера встретила свою верную подругу и соратницу Катю.
– 88! А че с тобой?
– В смысле? А, ты про это? – Лера поставила ногу на скамейку и подвернула джинсы. – Дома я одна, а на улице со-овсем другая. Мы опоздаем, давай бегом.
Девчонки помчались к школе. В дверях столкнулись с завучем.
– Та-ак, Речная. В который раз опаздываем?!
– Во-второй.
– Ага, сто второй! Ваш 10 «Е» самый дурной класс! И Свинцову своему покажи дорогу в школу, наконец. Колесникова, – это уже Кате, – опять твои фашистские штучки?! Ну-ка, быстро сняла подтяжки.
Лера встала перед завучем:
– Евгения Олеговна, вы знаете, что фамилия существует для документов, а для общения родители имена дают, ясно?
– Нет, да ты как со мною говоришь?! Дневник мне сюда, быстро!
– А вам какой? – с улыбкой ответила она.
– Тварь такая, если родителей не будет на собрании, тебя из школы выставят!!!
– За что, интересно, за прилежную учебу?
– Найдем за что, свободны обе.
Семь уроков прошли за перекидыванием записок – обсуждали политику, драки и мальчиков. Класс знал, кому передавать записку, если на ней свастика в сердечке. Случайно записка попала на стол пожилой учительнице МХК. Ее буквально передернуло от нацистского символа. Она еще не знала, что полшколы охвачено идеологией НС. Но Лера не растерялась. Встав и поправив прическу, она мягко сказала:
– Вы, как учитель мировой культуры, должны любить и ценить все прекрасное. И уж конечно должны знать, что слово «свастика» с языка санскрит означает «быть прекрасной». Отдайте, пожалуйста, мою записку… И вы недоговорили что-то про Ван Гога.
Ошарашенная учительница вернула записку.
Прозвенел звонок. 10 «Е» дружно ломанулся в курилку. В раздевалке Лера столкнулась с Алиевым из параллельного класса.
– Ну, што, расыска, пыздес тэбэ. – На ее голову обрушилось что-то тяжелое. Она потеряла сознание.
Очнулась на том же месте. Минут, наверно, через десять. Поднявшись, она подошла к зеркалу, кровоточащая рана кляксой расплылась на брови, которую она так старательно красила утром. Голова кружилась, но она нашла в себе силы проверить карманы – не было лопатника с пятихаткой и проездным. Про себя выругавшись, она еще раз посмотрела на бровь: «Вроде красиво даже». Решив так, она, пошатываясь, пошла домой. «Дурак, Алиев», – думала она. Ей его даже жалко стало. Ведь все знали, что будет в этом районе тому, кто тронул Девушку. Тем более если этот кто-то оказался кавказцем.
Добравшись до дома, она упала на кровать. «А почему же Максим не пришел в школу? И мне не сказал? И даже SMS перед сном не написал… Ладно, он наверняка был занят, сегодня и вчера». Она думала о Максе, глядя на плакат РПР – новоиспеченной революционной партии России. Зазвонил телефон:
– Да, слушаю.
– Привет Лер, это Штык.
– А здорово, Слава России.
– Пойдешь на митинг в пять часов?
– Извини, с радостью, но не могу.
– Случилось что то?
– Нет, нет, все как обычно – то есть отлично. Слышь, а ты моего не видел?
