Иви навсегда запомнила их первую встречу, когда она, плача и спотыкаясь, прибежала в старый сад за пустующим соседним домом, рухнула в прохладную мягкую траву под старой яблоней и рыдала, рыдала, пока слезы не кончились.
Тогда и услышала она над собой приветливый мягкий голос:
— Что же могло случиться, красавица, чтобы так плакать? Ну-ка сядьте и поделитесь вашими горестями с дядюшкой Леонидасом.
Она подскочила, готовая бежать из сада со всех ног, но сидящий за мольбертом человек совсем не напоминал любителя молоденьких девушек. На нее смотрели приветливые серые глаза человека, которому основательно перевалило за тридцать, его мягкие каштановые волосы уже начали редеть. Улыбался он ласково, понимающе, и душа ее рванулась ему навстречу. Иви не обманулась. Он стал ее спасителем, рукой судьбы и не только удержал от отчаяния, но и щедро одарил, впустив в свой мир — мир музыки, поэзии, живописи. Этот мягкий добрый человек стал для нее самым главным, самым любимым. Он должен был стоять сейчас рядом с ней, он, а не это — чудовище…
— Иви, ты готова?
От этого вопроса, заданного тихим голосом, ей стало страшно и холодно. Глубоко вздохнув, она оборвала поток воспоминаний и перестала смотреть невидящим взглядом на все удлиняющиеся тени за окном спальни.
Нужно подумать о выражении лица. Невесте в день свадьбы полагается быть счастливой, а она не может справиться с чувством угнетенности и подавленности.
«Чудовище» — ее будущий супруг — стояло в дверях, заполняя собой весь дверной проем. В прекрасно сшитом костюме-тройке он выглядел весьма впечатляюще. На редкость красивый мужчина с лицом крупной лепки, жгуче-черными волосами и дерзкими голубыми глазами. Но его красота не согревала, скорее, пугала Иви. Вот и сейчас, увидев, как сошлись на переносице красивые темные брови и как окинули ее взглядом сузившиеся всевидящие глаза, она испуганно вздрогнула.
— Ты не стала надевать белое? — резко спросил он.
Покраснев, она поглядела на свой бледно-голубой костюм, который выбрала потому, что юбка в мягкую складку и длинный, до бедер, жакет не подчеркивали уже начавшую меняться фигуру. Костюм дополняла шляпка в тон — маленькая, мягкая, с голубым цветочком сбоку и тонкой, спадающей на лоб вуалью.
Она решительно отклонила совет Риты относительно, белого цвета. Это было бы лицемерие и прежде всего потому, что предстоящая свадьба не символизировала нежный союз сердец. Их брак был следствием обещания, данного у постели умирающего.
— Да, — ответила она, — не стала.
Все-таки она боялась его как маленькая. Иных чувств младший брат Леонидаса у нее не вызывал. В присутствии Георгоса она цепенела, становилась какой-то мокрой курицей и еле ворочала языком. Она даже начала заикаться и, подметив это, перешла, на односложные ответы.
— Ты вправе надеть белое, — проворчал он. — Если кто в чем и виноват, так только мой брат.
Она вспыхнула, темно-карие глаза широко открылись, вместе с ней негодуя при этом несправедливом намеке. Конечно, Леонидас мог бы сказать ей, что женат, но это ее бы не остановило. Не было ни бессердечного обольщения, никакого злоупотребления ее неопытностью, никакого принуждения. Она сама пришла к нему в постель и сделала бы это еще не раз, если бы могла. Но уже на следующий день Леонидас слег, и через несколько коротких недель его не стало. Она никогда больше его не увидит, а он никогда не увидит своего ребенка… Глаза ее наполнились слезами.
— Не надо плакать, — коротко приказал Георгос, шагнув через всю комнату и извлекая на ходу из кармана пиджака снежно-белый носовой платок. — Сделанного не воротишь. И нечего портить свои милые глазки.
От непривычного в его устах комплимента и ощущения больших теплых рук Иви пришла в смятение. И что еще пугало ее в Георгосе — его размеры. Он был очень высоким, мощно сложенным, с широкими плечами, крепкой грудью и длинными мускулистыми ногами.
У Леонидаса, отличавшегося известной субтильностью, не такого высокого, руки казались изящными, почти женскими. Он не нависал какой-то башней над ее пятью футами двумя дюймами, и она не чувствовала себя рядом с ним маленьким ребенком.
— Сп… пасибо. — Она приложила платок к глазам, голос и руки у нее дрожали.
— Почему у тебя всегда такой вид, словно ты до смерти меня боишься? — проворчал Георгос.
За раздражением в его голосе проскользнуло что-то, заставившее Иви глянуть на него сквозь мокрые ресницы. Но жесткие голубые глаза были отчужденными и холодными.
— Н-нет, я не-не… — прошептала она, однако хриплое заикание опровергало ее слова.
Возможно, этот человек и заслуживал лучшего, чем ее необъяснимая нервозность, возникавшая всякий раз, как он оказывался от нее в пределах метра. После смерти Леонидаса он вел себя с ней просто безупречно — поселил в своем доме, обеспечил всем, что только она могла пожелать, и даже велел своей секретарше подружиться с ней, чтобы она не скучала по женскому обществу.
А сейчас он готов дать ей то, чего не смог бы никто другой, — свою фамилию. Ей и ее ребенку. Фамилию ее любимого Леонидаса.
Ей следовало бы ответить на это благодарностью, а не страхом. В конце концов, он же ничего от нее не ждет. Брак формальный и впоследствии будет расторгнут.
