Собиратель чемоданов

1. Кто же стремится к ясности, тому надлежит избегать определений и прочих операций с понятиями, и употреблять слова как они есть, в их первоначальных значениях, приданных им заранее, а вместо рассуждений и выводов лучше использовать больше примеров.

Например, если говорить о занятиях, то их подразделяют обычно на полезные, бесполезные и вредные. И, как правило, никто не возражает против такого деления. Есть даже писатели, которые уже написали по нескольку книг о вреде того или иного занятия и планируют написать еще, поскольку подобные книги неплохо расходятся. Но пытался ли кто-нибудь из этих писателей рассуждать следующим образом. Допустим, такое-то лицо все свободное время посвящает такому-то вредному занятию. Это, конечно, плохо. А если запретить ему предаваться этому занятию? Что тогда будет? Не случится ли так, что это лицо начнет причинять еще больший вред и себе, и своим близким, и всем окружающим, и обществу в целом?

Сомнительно, чтобы кто-то из этих писателей пытался рассуждать таким образом.

И это только то, что касается безусловно вредных занятий. Что уж говорить о просто бесполезных?

Вот пример бесполезного занятия: спорить о том, где лучше — внутри или снаружи. Казалось бы, что об этом спорить? Ведь это извечный спор, он ведется чуть ли не с сотворения мира, ну уж, по крайней мере, с того момента, как появились соответствующие понятия. Те, кого тянет наружу, утверждают, что там, якобы, больше свободы, это их излюбленный довод. А те, кого тянет внутрь, отвечают, что свобода — это совсем не то, что бегать по Поверхности и кричать: «О-го-го!».[1] Следовательно, внутри свободы больше.

И действительно, опыт показывает, что у себя дома, за закрытыми дверями, без лишних свидетелей, каждый волен делать все, что ему только вздумается. И воспрепятствовать этому в большинстве случаев невозможно, что, собственно, и есть свобода.

Например, некоторые затейники под видом текущего ремонта ухитряются произвести полную перепланировку своей квартиры, вплоть до удаления капитальных стен и несущих конструкций, так что соседи узнают об этом в самую последнюю очередь, когда уже ничего не попишешь. Еще одна категория — это, так сказать, «любители природы», которые прямо у себя дома, чуть ли не под кроватью, разводят птиц, животных, рыб, гадов, грызунов и насекомых.

А один человек, занимая единственную и притом довольно тесную комнату, можно сказать, каморку, умудрился собрать в ней несчетное множество чемоданов.[2]

Еще в самом начале, когда чемоданов было мало, этот человек, заботясь об их целости и сохранности, постарался поставить дело так, чтобы никто кроме него самого не имел к ним ни малейшего доступа, после чего тут же успокоился и перестал вести учет, почему и не имел даже отдаленного представления о размерах свой коллекции.

Однако из этого не следует, что он не знал своих чемоданов. Если бы он их не знал, то на вопрос: «Сколько?» ответить было бы легче всего, так как в этом случае, чтобы не путать чемоданы, ему пришлось бы их пронумеровать, и тогда, вследствие нумерации, открылось бы искомое число.

Таким образом, этот человек знал свои чемоданы. И даже более того, он знал их столь досконально, что мог с полной отчетливостью мысленно представить себе любой из них, а если хотел, то и все сразу. Хотел — одновременно, а хотел — поочередно, причем в какой угодно последовательности. Все зависело только от его личного желания.

Из сказанного вытекает, что все чемоданы у него были разные, ибо, если бы хоть какие-то из них были одинаковыми, то он не смог бы их различать, и тогда уже нельзя было бы сказать, что он их знает.

Действительно, чемоданы имели сходство только в своих родовых свойствах, то есть в том, что все они являлись чемоданами. По всем же прочим признакам, таким, как

— цвет;

— высота, ширина и глубина;

— степень пузатости;

— шершавость или гладкость поверхности;

— потертость или новизна;

— тембр, высота и сила скрипа;

— наличие или отсутствие чехлов, ремней, карманов, тайных отделений, и пр., - заметно различались.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что различий между чемоданами было значительно больше, чем самих чемоданов. И понятно, что для человека, досконально знавшего все эти различия, распознавать сами чемоданы уже не составляло никакого труда.

Вот почему и не было необходимости в нумерации.

Однако это отнюдь не означает, что среди чемоданов царил хаос, что они были разложены случайным образом, где придется, или же свалены беспорядочной грудой посреди комнаты. В этом случае они бы просто в ней не поместились. На самом деле множество чемоданов было вполне упорядоченным и представляло собой отнюдь не кучу, не груду и не какое-то хаотическое скопление, а, как уже было сказано, коллекцию, в которой каждый чемодан знал свое, строго определенное место и занимал положение, однозначно обусловленное его внешними и внутренними габаритами.