1. Олень Сон первый «кинематографический»
Тишина выжженной земли. Прозрачность леса. Гарь. На деревьях ни одного листочка. Голые деревья, голые ветви, голый лес, плешивая черная земля. Я иду один впереди отряда. Я всегда иду один, без оружия, в штатской одежде – куртка и джинсы, но в солдатских сапогах. Не могу стрелять. Не выношу вида крови. Я иду один впереди отряда и выхожу к жилью. Меня тянет к человеческому жилью, как собаку тянет к дому, к хозяину. Всю жизнь мечтаю войти в дом, сесть возле окна под занавеской, положить натруженные руки на деревянный стол и ждать, когда войдет хозяйка. За окном светит солнце, цветет клевер, жужжат пчелы. Скрипнула дверь, подул легкий ветерок и старая женщина поставила передо мной кружку парного молока. Я всю жизнь мечтаю об этом. Но стоит мне войти в дом, сесть на скамью, улыбнуться хозяйке, как следом за мной приходят солдаты; идут и убивают; крик, стон и плач, и запах гари. Не проходящий запах войны, гонят меня прочь.
Сколько я себя помню, я всегда шел с солдатами. Наш поселок разорили и убили всех жителей. Солдаты пощадили меня потому, что я, трехлетний малыш, стоял перед ними и не боялся: меня не убили, чтобы я стал солдатом. Но я не мог убивать, я навсегда запомнил тошнотворный запах крови. С тех пор я шел перед отрядом, чтобы набрести на жилье.
В тихом безлиственном лесу, пропахшем гарью и пропитанном копотью, не видно ничего сквозь туман, приглушен звук, но я почувствовал ее взгляд – она была оленем. Я сразу это понял. Она стояла за деревом и напряженно смотрела на меня огромными ореховыми глазами; у нее были длинные стройные ноги, округлые бедра и высокая грудь. Детский овал лица подчеркивала гладкая прическа, и только собранные туго на макушке каштановые волосы напоминали рог. Сквозь пепел и туман она поманила меня тихим жестом. Я подошел и не смог оторвать взгляда от оливковой кожи и нежных детских губ. Я осторожно поцеловал ее. Она поставила кувшин на землю.
– Ты будешь любить меня, – тихо сказала она. – Цыганка гадала – кто первый поцелует меня, умрет от любви.
– Да, – сказал я, – умрет от любви.
Потому что в ту же минуту, сердце сжалось в груди от нежности и печали. Солнце засветило сквозь туман.
– За мной идут солдаты. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?
– Я предупрежу мужчин – они уйдут из деревни, а женщин и детей не тронут.
– Ты не знаешь солдат: чем легче убить, тем яростней они убивают. Они убивают потому, что им нужно убивать, и пьянеют как быки от запаха собственной крови.
– Нет, сейчас они устали убивать и захотят веселья – это их смерть. Когда солдаты побегут через реку, не иди с ними. Ты перейдешь ее потом, но не снимай сапоги. Никто не переходит эту реку дважды. Кто коснется ее вод – умирает или становится бессмертным.
Каждый получает то, что заслужил в жизни.
Я нежно обнял ее.
– Скажи, что ожидает меня?
Но девушки уже не было, рядом со мной стоял пятнистый олень.
– Иди же, – шепнул он.
Легкая юбка девушки мелькнула впереди.
Я шел к деревне. Она стояла на склоне холма, на берегу мелкой, быстрой и прозрачной как кристалл речушки. Река весело звенела, пробегая по камням между холмов. Тот берег, где была деревня и где сейчас стоял я, лежал голый выжженный и голодный; на другом берегу раскинулся цветущий звенящий лес, и там, – думал я, – есть дом, где я смогу сесть у окна и хозяйка принесет мне кружку молока, а за окном будет цвести клевер.
Я видел как мужчины ушли на другой берег, а в деревне приумолкли дети. За моей спиной на вершине холма появились солдаты. Они рассыпались цепью, прижимая автоматы к груди, как мать прижимает ребенка, без которого она не может жить. Но их встретила тишина. В центре деревни собрались женщины и дети. Солдаты простреляли пустые дома. И, устав от стрельбы, от крови, которую они лили из месяца в месяц, солдаты улеглись в пыли и пепле на склоне холма. Стянув с тела пропотевшие гимнастерки отдыхали они на мертвой земле, в знойном воздухе.
Командир – самый старший из нас, – жесткий мужчина лет сорока с лицом, покрытым шрамами, решительный и злой, – стоял рядом со мной и курил.
– Здесь нельзя убивать – тихо сказал он. – Это река жизни. Здесь умирают естественной смертью. Я отпущу их, – он показал на молчаливую толпу в центре поселка, – но я позабавлю своих ребят.
Он сел на землю и понурив голову стал что-то чертить палкой на земле.
– Эй, ты, – обратился он ко мне, – мне пришла пора умереть, я перейду реку жизни босым. Кто последует за мной, тоже умрет. Ты пойдешь последним. Я не боюсь смерти. Ты ведь знаешь – у меня тело все заштопано. Сколько себя помню – я только убивал. Теперь пришла пора самому умирать. Посмотри на ребят, им всем по двадцать лет. Они еще не устали убивать и жизнь им нравится. Любить они не умеют – они привыкли насиловать. Они не оставят детей и не помнят родителей. Сегодня они должны умереть, да и зачем им жить.
Он зажмурился и посмотрел вдаль, за реку.
