Мальчик был болен.
Но не это так волновало его мать. Он часто болел, и она уже привыкла к тому, как его глаза затуманивались лихорадкой. Иногда, когда жар спадал и опасения были позади, она втайне радовалась его недомоганию. Она могла ни с кем его не делить. Его учителей отсылали. Его руки и ноги, отяжелевшие от сонливости, странным образом казались более здоровыми, чем обычно, — крепкими и уверенными. Он был хилым созданием. Высоким для своего возраста. Большие глаза. Костлявый. Она считала, что, повзрослев, он станет красивым.
Его отец не соглашался. Возражения звучали беспечно, почти с любовью: для отца это было поводом похвалить любовь сына к книгам.
— Не красивым, — говорил ее муж, когда они были одни в своей спальной комнате и огонь в очаге почти гаснул. — Мудрым.
— Он не может стать и тем, и другим?
— О боги, надеюсь, нет. Одного из этих качеств будет достаточно.
Она вздохнула, вспоминая этот разговор. Она сидела у постели сына, стараясь не помять платье. Когда она положила руку на его подушку, мальчик, переворачивая страницу, приник к ее ладони. Он не поднял глаз от своей книги. Его плечи и лицо были напряжены. То, что тлело внутри него, не было лихорадкой.
Она погладила его по темным волосам.
— Время подходит. Карета ждет.
— Еще немного.
Ее рука ныла от неудобного положения и веса мальчика. Она изменила позу.
— Не уходи, — попросил он.
— Арин. Я должна.
Он дернулся в сторону.
— Почему? Лишь потому, что этого хочет Анирэ? Все, чего она хочет, — это обглодать принца. Она — паучиха.
— Не думаю, что паучихи обгладывают.
Он резко захлопнул книгу.
— Тогда лисица. Злая, коварная лисица.
— Этот бал важен для твоей сестры. Мы с твоим отцом должны посетить его вместе с ней, а о тебе, пока нас не будет, позаботится нянечка. — И все же ей не хотелось оставлять Арина. Ее задерживал не его недуг, который уже почти отступил, а злость, сдерживаемая и дрожащая. — Что твоя сестра сделала?
Он перекатился и спрятал лицо в подушку.
— Ничего, — услышала она приглушенный ответ.
— Если ты скажешь мне, я тоже тебе кое-что расскажу.
Он повернулся так, что с белоснежных холмов подушки на нее уставился серый глаз.
— Кое-что?
— Секрет.
Теперь он смотрел на нее в оба глаза.
— Секрет… и сказку?
— Маленький хитрец. Ты хочешь, чтобы я увлеклась сказкой и забыла про бал. Что подумает королевская семья, если меня там не будет? Тебе не нужны сказки. У тебя есть книга. — Но тут она повнимательнее посмотрела на то, что он читал, и нахмурилась. — Говори, — сказала она более строго, чем намеревалась. — Что Анирэ сделала?
— Она сказала, что помнит, как я родился.
— Верно.
Ее дочь была на десять лет старше сына и сейчас уже превратилась в молодую женщину.
— Она сказала, — прошептал Арин, — что я родился в год смерти. Что, перед тем как дать мне имя, ты ждала несколько месяцев, чтобы мои именины выпали на год другого бога.
— Что ж. — Она повертела в пальцах свою серьгу с изумрудом. — Да. Все матери в тот год делали это. — Кроме, разве что, тех немногих, кто полагал, что, рожденные в год смерти, их дети однажды станут воинами. «Но кто, — содрогнувшись, подумала она, — захочет этого?» — Как глупо волноваться из-за этого, Арин. Важно имя, не рождение.
Однако целых две поры он оставался без имени. Он родился в расцвет знака смерти.
Она отвела взгляд от бледного лица мальчика.
— Анирэ сказала, что я родился скелетом.
Ее взгляд метнулся обратно к нему.
— Что?
— Она сказала, что я был одни кости. Суставы моих пальцев казались жемчужинами.
Теперь уже ей пришлось скрывать злость.
— Анирэ сказала, что ты молилась богам, чтобы они дали мне плоть, — продолжил он. — И они дали, но недостаточно. Поэтому я такой тощий.
— Милое дитя, это неправда.
— Я знаю, что это неправда! — Но серые глаза Арина блестели страхом, и что-то в нем уловило, что она заметила это. Затаившаяся до этого мгновения ярость прорвалась сквозь его ужас и освободилась. — Я ненавижу ее.
— Неправда.
— Правда, — сказал он. — Ненавижу!
— Шш. У тебя и так болит горло. Хочешь потерять голос?
Он глотнул воздуха и подавился им. По его щекам потекли слезы.
— Я ненавижу ее, — хрипло сказал он.
Она тоже сейчас испытывала к своей дочери не самые добрые чувства. Сказать ребенку такой ужасающий бред!
— Пусть карета подождет. Я расскажу тебе и сказку, и секрет.
От слез его ресницы слиплись, а лицо блестело.
— И то, и другое?
— Да, — заверила она его и взяла в руки книгу, которая лежала на постели. Заголовок был написан на другом языке — и это ей понравилось. — Я точно смогу предложить тебе что-нибудь получше этого.
Он уже прекратил плакать.
— Мне нравится эта книга.
— Как тебе может нравиться что-то, написанное валорианцами?
— Валорианцы интересные. Они другие.
— Да, другие.
Один лишь вид напечатанных на страницах слов чужого языка заставил ее ощутить страх. Она никогда не была в Валории, но все знали, каковы люди в этой стране: безбожные, жестокие. Кровожадные. Даже женщины там воевали. Она не могла этого представить. И ходили слухи…
Она отложила книгу.