Снежное утро

Всмотрись в стены, где, сплетаясь, теснятся изображения людей, животных, растений, рек, светил — совсем как в этом мире, где мы живем. В глазах невежды эти картины лишены значения и не один из них задавал вопрос: К чему они? Зачем так кропотливо трудились над ними резец и кисть художника?

Но мудрец приближается к ним с благоговением, он изучает по ним историю прошлых веков и постигает тайны мудрости.

Б. ПРУС.

ГРУДА ветвей у костра таяла. После каждой подачки огонь начинал суетно и тепло прыгать, освещая пещеру, женщин и старика. Длинные волосы старика, схваченные на затылке костяным кольцом, надо лбом были взъерошены и отдельные пряди спадали на щеки, перечеркивая глубокие морщины. Несколько раз старик поднимался и шел к выходу. Но снег над лесом сам был как лес — ветвистый, медленный, он стоял над скалами и деревьями, а касаясь воды, сливался в тусклые пятна, сплывающие по течению, крутясь и подпрыгивая в водоворотах. Выдра, вылезшая на берег, испуганно фыркнула. Она тоже чувствовала приближение людей. Старик повернулся так, чтобы снежные хлопья не слепили глаза, и вот чуть слышные, а потом громче, раздались шорохи и шаги, и темные тени скользнули к пещере. Один из охотников шел, прихрамывая, опираясь на других, через завалы его переносили, и в пещере он сразу опустился на охапку ивовых прутьев. Однако сидеть оказалось ему не по силам и он сполз на пол, пугая молчанием и неподвижностью собравшихся вокруг него охотников. Старик раздраженно заворчал и провел рукой по лицу упавшего. Почувствовав холод, он отдернул руку и посмотрел на высокого у входа. По шрамам и синякам на его лице старик понял, что охотники боролись не со зверем. Это новые дары льдов — Чужие. И Чужие отняли у них охотника.

МОРОЗНАЯ ночь тянулась тихо и медленно, насыщенная сонным прозрачным снегом. Он лег от ледников, дразнящих долину белыми языками, до низких лугов, дожигающих последние красно-голубые цветы. Снег был так тонок, что его продавливали даже мыши, и лисы взволнованно прослеживали тонкие ниточки следов. Но со скал леса казались такими пустыми, что трудно было отличить заснеженные деревья от заснеженных скал.

НО СОЛНЦЕ согнало снег и выпустило ручьи, которые, неся в себе струи песка, переворачивали камни, промывали овраги и яростно точили каменные желоба. Охотника посадили на дно овальной, густо посыпанной углем и охрой, ямы. На нем была кожаная рубаха, расшитая мелкими бусинами из раковин и тщательно вырезанных костяных кружков, меховые сапоги, куртка без капюшона, с разрезом, заколотым костяной булавкой, и шапка с широкими полосами бус, увенчанных волчьими клыками. Под сбившиеся рукава нацепили браслеты, и таким же браслетом, выглядывающим из-под шапки, были стянуты длинные волосы. С оттянутых мочек свисали подвески из круглых раковин, отверстия в которых старик просверлил кремневым шилом.

Охотники толпились у ямы, но никто не старался увидеть сидящего на угле и охре. Тихие, лишенные ярких красок, скалы, подернутые мохнатым узором лишайников и мхов, скрывали небо, и только сквозь узкую расщелину пробивался луч, зажигая радугу над крошечным водопадом. Высокий охотник подошел к могиле и посмотрел на сидящего. Копье и дротик... Этого может не хватить на опасной одинокой охоте... Он подобрал удобный валун и с силой ударил его о камни. Осколки брызнули, глухо стуча, подпрыгивая, катясь к берегу. Подобрав подходящие, Мес положил их к ногам сидящего. Привлеченные шумом, испуганно стрекоча, в ущелье появились сороки. Старик пугнул их, и положил в яму ложку, выточенную из рога оленя, и плитку песчаника, на которую резцом были нанесены редкие сочетания — рыба и олень, рыба и выдра, бык и щука, утка и лошадь. Еще он положил в яму охру. Охотнику следует украшать лоб и руки... Сидящего обложили костями мамонта, принесенными из оврагов, и он неподвижно уставился лицом на юг, в сторону улетающих птиц. Смерть — опасное состояние Охотники переминались. Им хотелось уйти, им хотелось есть лук и натираться чесноком, и не быть причастными к сидящему. Его охраняли, за ним следили, но, молчащий, он не мог оставаться другом. Напрасно старик посыпал лицо убитого охрой — порошок ссыпался по бледным щекам, не возвращая им естественного цвета. Охра была хорошая. Старик сам брал ее из нижних, защищенных от солнца, темно-красных, почти шоколадных пластов. Он сам растирал ее и смешивал с соком акации. Но охра не помогала сидящему и старик раздраженно ворчал.

Кто-то ударил расщепленной костью медведя по каменным плитам, положенным над канавой, и под долгие, рвущие сердце, морозные звуки, сидящего забросали песком.

УСЫПАННОЕ песком и галькой дно пещеры когда-то затоплялось водой. С факелом, сооруженным из насаженной на палку бересты, старик шел по коридору. Тени трепетали, прятались под кровлей, таились в нишах. В немой пляске оживали неподвижные камни, на гранях которых алели отпечатки пальцев. Достаточно было подышать на песчаник, а потом приложить вымазанную краской руку. Песчаник хорошо впитывал краску, и штрихи, тонкие и четкие, проникали так глубоко, что смыть их не могли даже ливневые дожди. Изображенные в профиль, с рогами, данными в фас, смотрели со стен олени и быки. Чёр-чёр! — крикнула летучая мышь, пугая голодных крыс. Бз-з-з! Чип! Она металась в полутьме над двухмерными, лишенными объема и перспективы рисунками.