Долгую семейную размолвку, как порой случается, примирила смерть.
Когда в начале лета 1933 года Хильда Кастэнс овдовела, она в первый раз за тридцать лет замужества написала отцу.
Настроения их были созвучны — Хильда тосковала по родным холмам Уэстморленда, устав от мрачного Лондона, а одинокий старик мечтал перед смертью увидеть единственную дочь и незнакомых внуков.
Мальчиков на похоронах не было. В свой маленький домик в Ричмонде они приехали, когда начались летние каникулы в школе, а уже на следующее утро вместе с матерью отправлялись в дорогу.
В поезде Джон — младший из братьев — спросил:
— А почему мы раньше никогда не ездили к дедушке? Ты с ним поссорилась, да, мама?
Хильда задумчиво смотрела в окно. Тусклые унылые предместья Лондона колыхались в раскаленном воздухе душного летнего дня.
— Трудно понять, почему так бывает, — неопределенно сказала она. — Начинаются раздоры, потом наступает отчужденность, молчание, и никто не хочет нарушить его первым.
Теперь, когда прошло столько лет, Хильда уже без волнения вспоминала о той буре чувств, в которую она окунулась после тихой беззаботной девичьей жизни в долине. Тогда, ослепленная обидой, она была уверена, что никогда не пожалеет о своем поступке, какое бы несчастье ни ожидало ее в чужих краях. Но судьба подарила ей счастливое замужество и замечательных детей. Она даже удивлялась, как могла раньше, в детстве, не замечать грязи, нищеты и убожества их жизни в долине. Конечно, отец был прав. Он все прекрасно понимал.
— А кто начал ссору? — спросил Джон.
«Почему двум людям так трудно понять друг друга?» — с горечью подумала Хильда. Они с отцом были очень похожи, и кто знает — может, все было бы иначе, если бы не ее гордость.
— Теперь это уже не важно.
Дэвид отложил номер «Бойз Оун–Пейпер». Будучи на целый год старше своего брата, он не намного обогнал Джона в росте. Внешне мальчики были очень похожи, и их даже часто принимали за близнецов. Другое дело — характер. Медлительный в движениях и в мыслях, Дэвид всегда отличался практической хозяйской жилкой. Джон вечно витал в облаках.
— Мамочка, а какая она — долина? — спросил Джон.
— Долина? Она прекрасна. Она… Нет, пусть для вас это будет сюрпризом. Ее невозможно описать словами.
— Ну пожалуйста, мамочка, — канючил Джон.
— Мы ведь увидим ее из поезда? — глубокомысленно изрек Дэвид.
Хильда рассмеялась:
— Из поезда? Мы не увидим даже ее начала. От Стейвли еще почти час езды.
— Такая большая? — удивился Джон. — И вся окружена холмами, да?
Она улыбнулась:
— Увидите.
В Стейвли их встретил Джесс Хиллен, сосед старого Беверли. Погрузив веши в машину, они отправились в путь. День уже близился к концу, и лучи заходящего солнца рассыпались из–за холмов, окружавших Слепой Джилл.
Долина напоминала глубокую тарелку с высокими краями — голые скалы и поросшие вереском холмы взмывали вверх, точно хотели дотянуться до неба. Роскошная красота долины казалась еще великолепнее в столь унылом однообразном окружении. Теплый летний ветерок ласкал пшеничные колоски, вдали ярко вырисовывалась сочная зелень пастбища.
Вход в долину едва ли мог быть еще уже. Слева, ярдах в десяти от дороги, высилась скала. Справа, у самой обочины, пенилась Лепе. Дальний берег реки закрывал другой путь в долину.
Хильда повернулась к сыновьям.
— Ну как?
— С ума сойти! — воскликнул Джон. — Река… Откуда она взялась?
— Это Лепе. Тридцать пять миль в длину и двадцать пять из них — под землей, как говорят. Во всяком случае, вытекает она в долине действительно из–под земли.
— И наверно, глубокая?
— Да. И течение очень быстрое. Так что купаться здесь нельзя. Ее даже специально обнесли проволокой, чтобы ненароком не свалилась какая–нибудь корова.
— Мне кажется, такая река должна зимой выходить из берегов, — заметил Дэвид.
— Да, так всегда и было, — кивнула Хильда. — А сейчас, Джесс?
— Прошлой зимой нас отрезало на целый месяц, — сказал Джесс. — Но теперь это не так страшно, ведь у нас есть радио.
— Ужас какой, — воскликнул Джон. — Совсем–совсем отрезаны? А нельзя было забраться на холмы?
Джесс усмехнулся:
— Пытались тут некоторые. Но по скалам не очень–то поднимешься. Так что лучше сидеть дома, когда Лепе разливается.
Хильда взглянула на старшего сына. Дэвид пристально всматривался в долину, утонувшую в вечерних сумерках. Виднелась ферма Хилленов, дом Беверли стоял повыше.
— Ну и что ты об этом думаешь, Дэвид?
С трудом оторвавшись от чарующего зрелища, мальчик повернулся к матери и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— Я бы хотел здесь жить. Всегда.
В то лето мальчикам было настоящее раздолье в их затеях. Во всей долине — полмили шириной и около трех в длину — было только две фермы да диковинная река, вытекавшая прямо из южной скалы.
Несколько раз братья забирались на скалу и, стоя на вершине, смотрели на косматые холмы, густо поросшие вереском. Внизу зеленела крошечная долина. Джон упивался высотой, одиночеством и… властью. Фермерские дома сверху выглядели игрушечными. Казалось, можно было наклониться и поднять их с земли. Утопающая в зелени долина напоминала чудесный оазис среди пустынных гор.
Дэвиду не нравились эти восхождения, и после третьего раза он отказался от новых подъемов — в долине ему было интереснее. Большую часть времени братья проводили порознь. Пока Джон бродил по окрестностям долины, Дэвид оставался на ферме, к великой радости деда.
