Было так: он проснулся ни свет ни заря, до солнца, лежал, маялся у себя на полке, и тут поезд тряхнуло раз и другой, завизжали колеса. Потом еще раз тряхнуло, да так, что Малинин ткнулся лбом в стенку. В соседнем купе заплакал ребенок. В следующее мгновенье со столика будто сдуло бутылку со стаканами и с вешалки упал, с головой накрыв спящего хозяина, полковничий китель. Снова тряхнуло — проснулась и испуганно села женщина на нижней полке. Поезд тормозил и тормозил, сотрясаясь все сильнее, и все громче, навзрыд уже, плакал за стенкой ребенок. Под этот плач они приближались к беде — секунда, еще одна и третья… Малинин не выдержал, спрыгнул вниз на коврик. В ту же минуту донесся гулкий удар, скрежет металла, и поезд, словно споткнувшись, замер. Малинина бросило на хозяина кителя, сверху на него самого повалилась женщина — получилась какая-то детская куча-мала… Полковник наконец очнулся и, сбросив с себя соседей по купе, сел в постели. «Не садись в первый вагон», — пробормотал он. И словно в ответ забормотал четвертый пассажир — парень на верхней полке, — забормотал невнятно, во сне, и повернулся на другой бок.
… Проводник первым спрыгнул на насыпь, следом спустился взъерошенный пассажир в пижаме, за ним — еще один. И так же прыгали на насыпь из других вагонов — заспанные, наспех одетые. Был серый предрассветный час, полоска поля, лес и тишина — несколько мгновений испуганной тишины. Скинув оцепенение, пассажиры заговорили разом и двинулись вперед, в голову поезда. Двинулись сплоченно, с одинаковым выражением страха и любопытства на лицах.
Малинин тоже спустился на насыпь, постоял и не спеша, слегка припадая на ушибленную ногу, пошел вместе со всеми. Миновал свой вагон — первый, в котором ехал, дальше было еще два багажных.
Из-под второго багажного навстречу вдруг стремительно вылез человек в железнодорожном кителе. Наткнувшись на Малинина, он замер, потом на лице его появилась гримаса, словно парень собрался заплакать. Но он не заплакал — рванув, отодрал болтавшийся на нитках рукав кителя и громко, не сводя глаз с Малинина, рассмеялся. Парень был явно не в себе. Малинин облегченно перевел дух, когда тот столь же неожиданно сорвался с места и сбежал вниз по насыпи. Там он споткнулся в повалился в кусты, но не остался лежать, а проворно, как кошка, пробежав на четвереньках, снова встал на ноги и устремился к лесу.
Поезд все стоял. Было уже не серенькое утро, а солнечный погожий день. С восходом заблестела среди высокой травы речушка и будто отступил мрачный лес, и сразу повеселели, охотно вписались в пейзаж летнего дня пассажиры. Ныряли в речку, загорали, спали в тени, входили в лес и выходили с пригоршнями ягод, ели-пили, знакомились и еще обсуждали происшествие, но уже между делом, все их тревоги сгинули вместе с серым предрассветным часом. Как могли коротали они время, непредвиденную паузу в жизни. Коротали и прислушивались, ждали призывного гудка. Но слышно было лишь натужное урчание — трактора расчищали путь поезду.
Компания пассажиров расположилась под деревом, закуска была разложена на траве. Все разом подняли головы, когда подошел полный человек в сорочке защитного цвета. Это был сосед Малинина по купе, военный. Его засыпали вопросами:
— Ну? Что слышно? Вы оттуда? Рассказывайте!
— Надолго застряли?
— Эти чертовы платформы… С неба они, что ли? Мистика, ей-богу!
— Если б они стояли, просто стояли! Говорят, двигались навстречу!
— Ну как они могли двигаться, интересно? Сами по себе, что ли?
— Платформы, действительно, шли нам навстречу, — веско сообщил военный, присаживаясь на траву. — И с порядочной скоростью. Тут, оказывается, уклон…
— Что я говорил! — обрадовался очкарик в матерчатой пляжной шапочке. — Стояли и двигались — разница!
— Сила удара, представляете?
— Если б стояли, он успел бы остановить поезд. И остался бы жив.
— И не он один. Я слышала, есть еще жертвы…
— Да, жертвы. В почтовом вагоне двое.
— Чепуха, — снова вмешался военный. — Погиб машинист. Он один. Помощник выскочил в последнюю минуту. А машинист остался…
Малинин полулежал на траве, привалясь к стволу. Напротив сидела соседка по купе, молодая модная женщина. Встретившись взглядами, они улыбнулись друг другу — свежи были в памяти злоключения утра.
Тем временем очкарик, приподняв в руке бумажный стаканчик, говорил звонким голосом:
— Мы кто? Вот вы, я, вот она. Мы спасенные, так? Он собой пожертвовал, чтобы мы сейчас сидели здесь. Его нет, а мы живем и будем жить. Ясно? Слышите? Там уже поют! Нет, вы слышите?
— Ну и что?
— Ничего. — Очкарик громко рассмеялся, он был уже навеселе. — Ничего. Только вопрос… А стоим ли мы — вы, я, они — вот этой жертвы сегодняшней?