Ибо смерть производит более глубокие изменения, нежели те, что были нами рассмотрены. Душа, оставившая тело, стремится по возможности вернуться в него, и случается иной раз увидеть ее во плоти, в той же бренной оболочке, что была прежде приютом ее; бывало, однако, что разгуливало само лишенное души тело. И свидетели этого, которые остались в живых и смогли все описать, говорили, что восставшее от смертного сна тело лишено естественных привязанностей и воспоминаний и что движет им одна лишь ненависть. Известно также, что некоторые души, при жизни принадлежавшие людям милосердным, преображались смертью в исчадие зла.
Холи
I
Как-то в самый разгар лета некий человек заснул в лесу тяжелым, каменным сном, а пробудившись средь ночи, поднял голову от земли и, уставясь в непроглядную темень, громко сказал: «Катрин Ларю». Больше не было сказано ни слова, впрочем, он не мог бы объяснить, почему сказал и эти слова.
То был Халпин Фрейзер. Жил он прежде в Санта-Элене, а где живет ныне — неизвестно, потому что он умер. Если человек привык спать в лесу и подушкой ему служит ворох сухих листьев да сырая земля, а одеялом — ветви, сронившие листву, и сронившее землю небо, вряд ли он доживет до глубокой старости, а Фрейзеру уже исполнилось тридцать два года. Многие люди считают этот возраст весьма солидным, их миллионы — самых милых, самых лучших в мире людей. Это дети. Для них жизненное путешествие только-только началось, вот им и кажется, что челн, удалившийся от порта отправления на значительное расстояние, вскоре должно прибить к противоположному берегу. Неизвестно, однако, умер ли Халпин Фрейзер от холода.
Весь день он бродил по горам к северу от долины Напы, охотясь на голубей и мелкую дичь, которую разрешалось отстреливать в этом сезоне. К вечеру небо затянуло тучами, и он сбился с пути; заблудившись, иди все время вниз — это самый верный способ выбраться из леса, но вниз тропинок не было, и ночь застала Халпина Фрейзера в лесу. Он с трудом пробирался в темноте сквозь заросли толокнянки и густой подлесок, наконец потеряв направление, не чуя ног под собой от усталости, он привалился к стволу широчайшей мадроньи и сразу уснул; снов он не видел. Спустя некоторое время в самый глухой час ночи таинственный Божий посланец, выскользнув из бесчисленного сонма собратьев-предвозвестников рассвета, наклонился к спящему и, что-то шепнув, разбудил его. Халпин сел и громко назвал имя — неизвестно чье, непонятно почему.
Халпин Фрейзер не был ни философом, ни ученым. Исследовательский пыл не проснулся в нем, и он не поинтересовался, что же нарушило его сон и почему он произнес имя женщины, которую не помнил и, похоже, вообще не знал. «Странно», — только и сказал он себе и, слегка поежившись — ночь, несмотря на пору года, была холодная, — снова лег и тут же заснул. Но теперь к нему пришли сны.
Снится ему, что идет он по пыльной дороге, белеющей в сумраке летней ночи. Он не знает, откуда и куда ведет дорога, не знает, почему идет по ней, но все кажется ему простым и естественным, как бывает во сне, ибо в Стране Снов удивление свободно от беспокойства и рассудок спит. Вскоре подошел он к развилке, одна из дорог выглядела заброшенной, по ней давно никто не ходил: в той стороне, видно, путника поджидала беда, но Халпин, будто влекомый настоятельной потребностью, не колеблясь, свернул на запустелую тропу.
Уже отойдя от развилки, он почувствовал, что дорога кишит невидимыми существами, он не сумел бы их описать. Со всех сторон доносился до него бессвязный обрывочный лепет на чудном, незнакомом языке, кое-что, тем не менее, он понимал. В осколках фраз слышалась угроза, будто шептались заговорщики, покушавшиеся на его душу и тело.
Ночь наступила давно, однако бескрайний лес, сквозь который он шел, освещался лихорадочным мерцанием; загадочный свет шел непонятно откуда — он не давал тени. Сверкнула пурпурным отблеском лужа — должно быть, недавно прошел дождь: все еще лоснились края вмятины в старой колее. Он наклонился и окунул в лужу ладонь. Жидкость окрасила пальцы: то была кровь! Только теперь он увидел: кровь была всюду. Ею была заляпана трава, буйно разросшаяся вдоль дороги, рдяные капли расплывались на широких листьях бурьяна. Ржавым дождем были окроплены полосы высохшей грязи между колеями. На стволах деревьев тесно лепились обширные багровые язвы, и с листьев кровь капала, как роса.
С ужасом он наблюдал грозное зрелище, хотя в глубине души ожидал увидеть нечто подобное. Как представлялось ему, то была кара за преступление, какое — он никак не мог вспомнить, хотя и чувствовал себя виноватым. Сознание вины усугубляло его страх перед неведомыми опасностями леса. Тщетно копался он в памяти, пытаясь отыскать в прошлом минуту, сделавшую его преступником; воспоминания теснились в мозгу, одна картина стирала другую или наплывала на нее, и все размазывалось и растекалось, но нигде он не мог найти того, что хотел. Неудача еще усилила его страх, он чувствовал себя, как человек, убивший в темноте кого-то, сам не зная кого и за что. Все вокруг вселяло в него ужас: зловещей угрозой горел загадочный свет, деревья, кусты, травы как сговорились и глядели с угрюмой враждебностью, открыто ополчась на него, снизу, сверху — со всех сторон отчетливо слышались жуткие вздохи и шепот явно нездешних созданий, — и он не выдержал, страшным усилием разрушил враждебные чары, мешавшие действовать и говорить, и закричал во всю мощь легких. Его голос метнулся в сторону и раскололся россыпью незнакомых звуков, запинающимся лепечущим ручейком умчался в дальние пределы леса и изнемог в тишине — все было, как прежде. Но начало было положено, борьба придала Халпину уверенности. Он сказал себе:
![Московский дивертисмент [журнальный вариант]](/storage/book-covers/0c/0cd70d8a66089eb4ec78a28f214b6a53bc7dbd38.jpg)
