Чертовка Жизнь! Как же изысканны и затейливы твои игры! И каждый раз, созерцая результаты твоей очередной проказы, я удивляюсь и сгораю от нетерпения. А ты, о Безжалостная Жизнь, каждый раз только чуть-чуть приоткрываешь завесу своей тайны. Правильно, так я буду знать, что на свете есть хоть кто-то, кто умеет хранить секреты. Не прятать их за сомнительными обещаниями, а хранить по-настоящему. Как ты, о Всевидящая Жизнь!
И каждый раз я умоляю тебя дать мне шанс разгадать твою загадку. Но твоя скала неприступна, как небеса. Ведь невозможно вскарабкаться на небеса? Ты все, конечно, знаешь, о Многоликая Жизнь, но сама подумай: если бы человек мог взобраться на самое небо, разве упустил бы он эту возможность? Разве упустил бы он возможность, прости, о Ужасная Жизнь, нагадить там? Я в этом сомневаюсь. А я могу делать подобные утверждения, ты уж мне поверь, о Огнеподобная Жизнь, потому что я прошел если не все, как я считаю по простоте душевной, то многие из твоих дорог.
А помнишь, о Светлоликая Жизнь, как ты заигрывала со мной, а уже через минуту я барахтался в собственной крови? Помнишь, какую шутку ты, ты учинила, ты сыграла со мной? Нет, о Златотканноодетая Жизнь, этого я тебе никогда не прощу! И даже не надейся заговорить мне зубы, как делаешь обычно! В этот раз не выйдет. Я уже не тот глупый дикарь, которого ты, о Сладкоголосая Жизнь, нашла на голом, как перст, уступе. И даже повидал я козни твоей сестрички, Каменноокой Смерти. А они, поверь, гораздо изощреннее твоих.
Как видишь — я все еще в твоих руках. Не странно ли это? И для чего, спрашивается, ты, о Златовласая Жизнь, провела меня всеми этими тропами? Что ты хотела показать мне? Я ведь знаю, что ты никогда ничего не делаешь зря. Скажи хоть сейчас, какую цель ты преследовала, ведя меня туда, куда даже тебе входить запрещено?
Странная ты подруга, Жизнь: то тараторишь без умолку, то слова из тебя не вытянешь. Будто и не женщина.
Что говоришь? Все зря? Ошибаешься. Случилось то, чего даже ты не могла предусмотреть. Я научился обманывать тебя, о Лиловоокая Жизнь. Как тебе, нравится это? Сомневаюсь. А мне нравится. Я наконец-то получил хоть какую-то свободу, оборвал ниточки, которые и по сей день волокутся за мной при ходьбе. Гляди, это ведь вы со своей сестричкой привязали их к моим рукам, ногам и языку. Правда, Смерть я обманывать еще не научился.
Наверное, для этого нужна еще одна жизнь. Да, о Серебряноголосая?
Они сидели и молча смотрели в огонь. Никто не знал, как начать. Наконец поднялся Дзюбэй, седовласый крепкий старик.
— Надо решать, — сказал он слабым, уже дребезжащим голосом. — От нашего сидения толку будет немного. Твоя дочь, Дзакуро…
Тот, кого звали Дзакуро, оторвал неподвижный взгляд от пламени. Видно было, как шевелятся его губы, шепча неизвестно какие проклятья.
— Твоя дочь, Дзакуро, сошлась с тем, чей отец убивал наших жен и детей много лет назад.
— Наказывайте ее, как хотите, — произнес Дзакуро. — А я ухожу.
И он встал, а уже через мгновение скрылся из виду. Ночная темнота скрыла его. Снова воцарилось молчание. Оранжевые блики плясали на лицах людей, и от этого их волосы казались еще более черными, чем были на самом деле.
— Вот в этом и вся загвоздка, — Дзюбэй потер подбородок. — Как наказать?
— Палками ее, палками!
— Женщина она, — возразил Дзюбэй.
— Ну так что, что женщина? Выпороть! И прилюдно.
Дзюбэй помрачнел и взглянул на говорящего. Молодой еще, нет и двадцати, а уже такая смелость в суждениях. И непозволительная дерзость.
— Когда твоя будущая жена продаст свое тело за сумку риса, вот тогда я и прикажу выпороть ее… — процедил Дзюбэй, — Кэнсин-тян.
Кэнсин побагровел, выпучил глаза и уже готов был сорваться с места, но на плечо ему легла тяжелая ладонь сидящего рядом.
— Ну хорошо, Дзюбэй-сан, — ответил он, задыхаясь.
И тоже ушел. Дзюбэй с сожалением посмотрел ему вслед. «Сан» насквозь было пропитано презрением и звучало, скорее, как оскорбление, но… Любой в случае чего подтвердит, что Кэнсин обратился к Дзюбэю уважительно даже после нанесенного оскорбления.
— Какое наказание выбрать?
— А сами-то вы, Дзюбэй-сан, разве ничего не предложите?
— Нет! Не хочу я потом… — Дзюбэй чуть не плюнул. Думать, думать надо, потом говорить! Впрочем, за прямоту его и уважают. Вокруг костра побежал шепот.
