Солнце медленно катилось к краю горизонта, обещая скатиться за него через час-полтора. Штык любовался на небо, разукрашенное сотнями цветов, фиолетовым, синим, розовым, оранжевым и, наконец, кроваво-красным. Вне Зоны закат никогда не бывает таким чарующим, прекрасным, сказочным и… страшным. А может и бывает. Штык уже не помнил, каким он бывает ТАМ. Последние полтора года он провёл ЗДЕСЬ. В Зоне.
Такие редкие моменты покоя и тишины всегда наталкивали сталкера на странные раздумья.
«Что он здесь делает? Почему он всё ещё жив? Правильно ли то, что ещё жив?»
Острый клинок, подаренный ещё прадедом, взявшим его в первом бою, и пронесённый от Сталинграда до Берлина, а потом от Берлина до дома, приятно холодил руку, не давая улететь вслед за странными и опасными мыслями. Простой, тщательно отточенный клинок много раз спасал как деда, так и самого Штыка и не только от врага, но и от себя, напоминая, где он и что минутное, а порою и секундное раздумье — конец.
А вот конца Штык совсем не хотел. Хотел дойти до Бара, сдать хабар, получить деньги, потратить часть — набрать патронов, еды и водки, получить задание и снова отправиться в рейд. Чтобы через несколько дней дойти до Бара, сдать хабар и получить деньги. И снова, и снова, и снова. До тех пор, пока не накопит столько денег, что поймёт — пора уходить и жить, а не выживать. Поймёт до того самого рейда, из которого уже не вернуться. В том, что когда придёт время он поймёт, Штык свято верил. Ну, или очень на это надеялся. Бывало что, оставшись в одиночестве, уверенный, что его никто не слышит, он бормотал что-то вроде молитвы, моля чтобы понять. Хотя молиться или даже поминать Бога в Зоне считалось плохой приметой. Каждый знал — не поможет. Лишь навредит. Непонятно почему, но навредит…
Где-то далеко раздался душераздирающий рёв кота, от которого бы шарахнулся и медведь. На краю поляны прошуршал прошлогодней листвой тушканчик. Противно зудели комары.
Живот промок от мокрой апрельской земли, спина болела от долгого лежания, в бок уткнулся прут куста, в котором и прятался Штык. Мелкие муравьи ползали по низкому лбу, путались в коротких светло-русых волосах и пытались забраться в маленькие, прижатые уши. Хотелось встать и размять затёкшее тело. И когда Штык уже почти собрался вставать, он заметил движение. Неподалёку, в трёхстах метрах, бежали трое.
«Странно, — пролетело где-то на окраине сознания. — Должно четверо».
Потёртый, но верный АКС неслышно щелкнул предохранителем, вставая на боевое дежурство.
— Стоять, — не покидая своих кустов, крикнул сталкер, когда троица приблизилась метров на сорок. Крикнул больше для проформы, уже узнавая и потрёпанную одежду, и усталые, потные, сосредоточенные лица.
— Штык, спокойно… — они остановились, упёрлись руками в колени, с трудом глотая воздух. — Свои…
— Хорошо. Подходите, — он вскочил на ноги, словно расслабив ждущую своего времени пружину, одним рывком, разминая мышцы и потирая бок. — А зелёный где? Ну этот… как его… Меломан.
— Двигай давай… на месте не стоим, — на ходу вытирая лоб рукавом, прикрикнул Кот — тридцатилетний сталкер в лёгком бронежилете, сжимающий Калашников с подствольным гранатометом. — Псы слепые… штук семнадцать… за нами…
— Дослушался своего плеера, зелёный этот. Говорил же я, не надо было брать этого придурка, — просипел Москит.
— Яссссно, — неприятно протянул Штык, срываясь вслед за уже порядочно опередившей его тройкой.
— Наши… где? — на ходу ощупывая флягу с такой желанной водой, бросил Игрок.
— Как и всегда. Под Амбалом.
До своих они добежали минут через пять. Четвёрка молодых, крепких мужчин, лет 25–35 сидели, привалившись спиной к огромному древу в три обхвата, увенчанному огромной, распускающейся кроной. Породу этого дерева никто из них не знал, да никогда особо и не интересовался. Называли его просто — Амбал.
— За нами псы! Штук двадцать! — привалившись к его стволу, пробурчал Москит, сбитым голосом. — Это из-за зелёного всё… без него бы нас не почуяли… взяли дурака по доброте… уходить надо…
— Сюда не сунутся, — возразил Игрок, наконец, сорвав флягу и жадно присосавшись к ней. Затхлая, сильно отдающая дезинфекцией, хлоркой и антирадами вода показалась нектаром. — Их не больше пятнадцати… а нас… уже девять. Не сунутся. Они тоже… не совсем тупые…
— Отдыхаете три минуты, — поморщился сталкер лет тридцати пяти, с тремя глубокими, вытянутыми параллельными шрамами на лбу, длинным кинжалом на поясе и винчестером в руках. — Нам к ночи в Баре надо быть.
— Будем, Эрудит, — прижавшись спиной к Амбалу, Игрок вытянул ноги. — Только дыхалку восстановим…
Три минуты прошли в молчании. Пришедшая тройка восстанавливали дыхание, а остальные обсудили всё необходимое за часы ожидания.
— Подъём, — наконец скомандовал Эрудит. — Надо ещё Фашиста захватить.
— Да ты чего, Эру, — взвился Москит. — Мы ж и минуты не просидели!
— Да пять уже пролежали, — недовольно огрызнулся Вепрь — мужчина лет тридцати, засовывая заряженный магазин от Гадюки в нагрудный карман.
— Хочешь отдыхать — я тебя не тащу. Отдыхай на здоровье, — прокуренным голосом предложил Эру.
— Ага, хабар мой норовите себе заграбастать? Думаешь я не вижу, как Перун на мой Абакан поглядывает?
