ПТЕЙ, ПРОГУЛКА ПОД ПАРУСАМИ
В тот вечер, когда Птей отправился в путешествие, разбившее его душу, по небу плыли восемьсот звезд. Подходила к своему концу Великая Зима. И чем меньше времени оставалось до Разгара Лета, тем больше становилось в сутках солнечных часов, и каждый новый день становился все светлее предыдущего. В этой широте солнце вовсе не поднималось до самого весеннего равноденствия, катаясь по кромке горизонта — широколицее, ленивое и крайне довольное собой. Родившийся летом Птей повернулся к нему, едва приподнявшемуся над водой, и прикрыл глаза, наслаждаясь долгожданным теплом, ласкающим его веки, щеки, губы. Для того, кто впервые увидел этот мир летом, любая тень служила напоминанием об ужасных, тоскливых месяцах зимы и ничем не нарушаемой, всепоглощающей тьме.
«Но зато у нас остаются звезды, — говаривал его отец, появившийся на свет именно зимой. — Мы родились и увидели перед собой вселенную».
Отец Птея следил за теми крошечными машинами, что управляли катамараном, ставил паруса, следил за состоянием обшивки и просчитывал курс по показаниям, полученным со спутника; зато ему самому было доверено держать руль. Равноденственная буря унеслась к западу еще две недели назад, и кэтбот быстро мчался над чернеющими водами в ровном потоке свежего ветра. Двухкорпусная яхта проносилась прямо по подернутым рябью отражениям ярких вспышек газа, возникавших со стороны нефтедобывающих платформ Тэмеджвери.
Стоило солнцу вновь погрузиться за горизонт, как всякое тепло ушло со щек Птея, зато его отец задрал голову к небу. Сегодня он носил Аспект Стэрис.
Ритуальные личности пугали Птея, хотя в пределах Ктарисфая они использовались крайне редко: по случаю рождения детей, получения имен, помолвок и свадеб, разводов и похорон. И, конечно же, Разделения. В такие минуты родные лица становились равнодушными и официальными. Менялась манера речи, а сами люди начинали двигаться медленно, словно на их плечи лег тяжелый груз. Они вдруг обретали странные, особенные умения. Например, только Стэрис умел говорить с роботами, контролирующими судно, и находить широту и долготу Дома Разделения при помощи системы навигационных спутников, расположившихся кольцом вокруг Тей. Катамаран покидал ангар Ктарисфая, отправляясь в путь под громкие гимны и звон литавр, только когда очередному ребенку предстояло стать взрослым и совершить путешествие за пределы внешнего мола и целой флотилии нефтедобывающих платформ, чтобы развернуть свою единственную личность в восемь.
Прошло каких-то два месяца с тех пор, как в путь отправился Кьятай, уйдя в плавание по непроглядно черным водам зимнего полдня. Птей появился на свет летом, в день солнцестояния; Кьятай же — поздней осенью. Многие считали удивительным, что при такой разнице у них оказалось достаточно много общего, чтобы подружиться и пройти вместе все стадии от хнычущих младенцев до источника всех разбитых окон и взятых без спросу лодок. Их разделяло почти три сезона, но вот успели смениться только две луны, и Птей тоже покинул город, оставляя позади всполохи газовых выбросов и лабиринты труб нефтеперерабатывающих заводов, углубляясь в безбрежные, озаряемые мягким свечением планктона океанические просторы, за которыми, казалось, наблюдали звезды — странные, обитаемые звезды. Срок Разделения никогда не был связан с календарями или точным возрастом. Он определялся внимательными матерями, мудрыми бабушками, все подмечающими учителями и ворчливыми отцами, незначительным смещением чешуи и летаргиями, сопровождающимися бормотанием на разные, идущие точно из глубины голоса, и мокрыми от пота простынями.
Когда его друг только собирался отплыть от причала Этьай, где фарфоровые дома нависали над самой водой, Птей помог ему закинуть в лодку рюкзак. Отец Кьятая заметил это и нахмурился. Существовали определенные правила приличия. Запреты. Рамки.
— До встречи, — сказал тогда Птей.
— До встречи.
Вскоре ветер играл в высоком треугольном парусе, увлекая катамаран все дальше от мокрых после дождя блестящих стен Ктарисфая. Птей провожал лодку взглядом, пока та полностью не растворилась в свете ярких городских ламп, озаряющих темную зимнюю воду.
Обратно Кьятай должен был возвратиться только после шести месяцев, проведенных в Доме Разделения. Впрочем, не совсем так. Вернуться должны были Кьятаи, которых Птей никогда не знал. Их должно было стать восемь, и тот самый тощий точно опорный столб на горизонте в солнечный полдень, мальчуган, с которым они летними ночами гоняли к рыболовецким платформам, станет лишь частью, тенью этих новых имен и личностей. Узнает ли его Птей. Когда они встретятся в огромном плавучем университете, называемом Домом Разделения?
Узнает ли он самого себя?
— Еще не движутся? — окликнул мальчика Стэрис.
Птей приложил руку к привыкшим к темноте глазам, защищаясь от свечения питающегося углеродными соединениями планктона, и посмотрел на небо. «Парус Светлого Ожидания» продолжал рассекать мягко волнующуюся простынь света, закручивавшегося позади судна фрактальными спиралями.
— Пока ничего.
Но вскоре уже должно было начаться, и зрелище предстояло грандиозное. Восемьсот звезд должны были перестроиться в небе. Переодеваясь и участвуя во всех этих домашних ритуалах, посвященных его неожиданно приблизившемуся Разделению, Птей видел, как остальные начинают готовиться к наблюдению за небом, устанавливая телескопы на причалах и колокольнях. Новость же с каждым днем занимала все более важное место в газетных сводках. Половина мира — та, что не была все равно что ослеплена из-за странного наклона планетарной оси, — постоянно смотрела в небо. Глядя, как Стэрис управляет «Парусом Светлого Ожидания», Птей чувствовал себя обманутым, словно заболевший ребенок, вынужденный сидеть дома, когда прямо под его окнами бушует лодочный фестиваль. Впрочем, теперь, лежа в закрепленном на мачте гамаке, сплетенном из прочных синтетических нитей, и ощущая, как покачивается на черных водах двойной корпус катамарана, Птей начинал чувствовать зарождающийся в его душе восторг. Светящий ковер внизу и полное звезд небо — сейчас все это принадлежало ему одному.