Этот человек стоял возле одинокого дерева на вершине невысокого холма лицом к городу. Перед ним под щедрыми лучами солнца, едва перевалившего за полдень, степенно несла свои воды река, добросовестно отражая стены белокаменного города, стоявшего на высоком берегу. Ветер радостно трепал каштановые, почти рыжие в свете солнца длинные волосы человека. И волосы весело плескались, заслоняя порой его лицо. Волосы радовались и смеялись солнцу и ветру, пока внимание хозяина было занято другим.
Он был строен, но не худ, силен, но не грузен. Бесцветная заношенная куртка из плотной ткани, перехваченная надежным кожаным поясом, сапоги на тонкой подошве, разношенные и истертые в пути. И меч у бедра. Лицо твердое и жесткое, щеки и лоб прорезаны рубцами старых шрамов, губы плотно сжаты. Его глаза… нет, не глаза, шрамы. Когда-то он мог видеть, но не сейчас.
Сейчас он не мог видеть птиц, парящих над ним в безоблачном высоком небе, но он знал, что они там, чувствовал их полет, понимал их. Он знал, чувствовал, понимал, что слева от него через широкий луг вьется к городу дорога, и идут по ней редкие люди, мелкие чиновники, купцы, крестьянские повозки. Он знал, чувствовал, понимал, какого цвета небо над ним, но он не видел этого.
Его сознание могло услужливо нарисовать перед ним картинку мира вокруг, но это теперь не было ему нужно. А когда-то и он мог видеть краски…
Перед его глазами блестела голубыми водами река, под высоким обрывом. Летнее золотое солнце беззаботно дарило лугам по ту сторону реки сочную зелень красок.
Ласковое летнее солнце. Оно едва перевалило за полдень и теперь было у него за спиной. Он сидел на краю, свесив ноги вниз, и его босые ступни ощущали приятную прохладу из тени сырой земли обрыва. Свежий ветер дул ему прямо в лицо, отбрасывая назад волосы, и ему было хорошо и приятно сидеть вот так, над обрывом, свесив ноги. Над ним парили птицы в бездонном бесконечно синем высоком небе, а рядом отец выглаживал ножом какую-то деревянную штуку. Странную штуку. Очень похожую на птицу, но птица красивая, а эта… вытянутое круглое суженное в острый «нос» с одного конца и широкое плоское с другого, точно птичий хвост, «тело». «Крылья», вставленные неподалеку от «головы» были и вовсе неправильные: выгнутые вверх, тонкие, как телячья кожа, прямые. Вся эта деревяшка, наверное, была очень легкая.
Он сам видел, как отец приволок домой полено девичьего дерева. Из него обычно делали ведра, коромысла, потому что оно было легкое, но прочное, девицам как раз с такими ведрами по воду ходить.
Отец придирчиво осмотрел свое творение, поставил его возле «крыльев» поперек пальца, оно покачалось, словно качели на бревне, и замерло, подрагивая от ветра.
— Что это? — решился, наконец, спросить он.
— Птица, — довольно улыбаясь деревяшке, ответил отец.
— Не… — помотал он головой, — птицы красивые.
— Не… — потрепал отец его по голове, вставая, — ну-ка, гляди…
Он широко размахнулся, поведя могучими плечами, и сильно бросил «птицу» с обрыва прямо против ветра.
И она полетела! Шагов на десяток она шла против ветра, а потом развернулась по широкой дуге назад и, у самого обрыва, взмыла вверх, в небо.
И он понял, глядя, как молочно-белая деревянная «птица» парит в высоком небе, что она красивая…
Его волосы трепетали на ветру. Каштановые, почти рыжие на солнце. Если не смотреть на его лицо, то можно решить, что это волосы веселого человека. Но он тоже мог видеть когда-то краски. И он решился.
Откинув волосы назад, он пошел к воротам города прямо через луг. Дороги годятся только для слепых.
Высокая трава хваталась за ноги, призывая окунуться в приволье луга, в щебет птиц, гул полета жуков, и, покусывая травинку, слушать пение ветра в траве под голубым небом.
— Эй, слепец! — крикнул ему стражник у ворот, со скучным лицом, тебе-то чего здесь надо?
Человек не ответил, идя в город.
— Эй! — крикнул ему стражник, не меняя расслабленной позы, сидя на скамеечке у стены в арке ворот, — я тебя спрашиваю!
— Что там у тебя, Гурат?! — донесся недовольный голос из караулки.
— Да бродяга один слепой!
— Нищий?
— Да нет, вроде, — лениво отвечал стражник, оглядывая подходящего человека.
Человек поравнялся с ним, но не остановился, как положено, а направился дальше, в город.
— Эй! — вскочил стражник, перехватывая копье, — ты это куда?
Он бросился наперерез и перегородил дорогу копьем.
— А ну пошел отсюда!
— Да что там у тебя?! — вновь донеслось из караулки.
— В город ломится, гад! — прокричал стражник в ответ, и стал легонько теснить пришедшего из ворот, держа копье наперевес.
— Глянь ты в его ярлык, возьми пошлину, да пусть идет! — вновь подали голос из караулки.
— У тебя ярлык-то есть? — послушался стражник.
Человек повернул к нему голову. И стражнику показалось, что шрамы смотрят на него. И видят! Этот человек без глаз, идущий, как зрячий, нагонял непонятный ужас. Ему стало не по себе. Он перехватил копье понадежней и вновь спросил:
— Ярлык-то у тебя есть? — но уже без прежней ленивой уверенности.
«Серый», подумал человек о камзоле стражника: «как какая-нибудь сволочь до верха доберется, так обязательно своих солдат в серое рядит».
