Николай Николаевич Шпанов
Слепень
I
Глядя на Прохора, вы, наверное, захотели бы спросить: правда ли, что за плечами этого беспечного, беззаботно улыбающегося человека больше двухсот боевых вылетов? Правда ли, что в его активе сотня воздушных боев? Может ли быть, чтобы этот присяжный балагур, как ни в чем не бывало, уже «сунул в мешок» шестнадцать немецких самолётов?
Но достаточно вам перехватить любовный взгляд, каким полковник следит за своим любимцем, когда тот этого не замечает, и вы поймёте: все — именно так.
Наш полковник не любитель выражать свои чувства в бурных излияниях. Он скуп на слова, медлителен, даже как будто немного ленив в движениях, но жестоко ошибётся тот, кто поверит, будто под этим спокойствием не скрывается огромный темперамент. Это хорошо известно нам, видавшим нашего полковника во всяких обстоятельствах и знающим, какою краской гнева подчас наливаются лицо, шея, даже глаза его. Но и тут, как всегда, лишь несколько сухих, ещё более спокойных чем обычно слов. А что уж скрывать — едва ли кто-либо во воем соединении вызывал краску гнева на лице полковника чаще, нежели его и наш общий любимец Прохор! Тем не менее мне никогда не доводилось уловить во взгляде полковника ничего, кроме беспокойства, когда он следил за взлётом машины, уносившей Прохора в боевой полет. Зато единственный случай, когда я слышал открытое восхищение полковника, относится именно к Прохору.
— Слепень, а не человек, — сказал полковник, и во взгляде его сверкнули искры задора и гордости. Относилось это короткое определение к одному из ценнейших боевых качеств лётчика — к умению навязать противнику бой и довести его до конца даже тогда, когда единственным ясно выраженным желанием немца бывает: «удрать, удрать во что бы то ни стало». Вторая не менее яркая особенность Прохора — чувство боевой дружбы, доведённое до высшего предела. Если Прохор видит товарища в беде, ничто не может уже удержать его от атаки. Соотношение сил теряет значение. Из этого не следует, будто Прохор не способен к рассудочному анализу обстановки, не умеет проявить расчётливости и хитрости там, где нельзя взять напором. Но, чтобы понять, как сочетаются эти противоречивые качества в одном человеке, нужно пролежать под крылышком бок о бок с Прохором столько, сколько пролежал я.
Думать или говорить о Прохоре — это значит перечислять его боевые дела. Прохор, воздух и бой неразделимы. При всякой возможности он старается сам вести своих людей на задание. Если бы вы знали, какие чудесные дела есть в послужном списке Прохора! И в каждом из них, как музыкант в своём произведении, — он весь как на ладони…
Шли упорные бои в районе Вязьмы. Их исход решал судьбу одного из секторов на подступах к Москве. Кроме обычной работы по прикрытию своих штурмовиков, на нас была возложена оборона воздуха в районе станции. Именно эта часть задачи и пала сегодня на Прохора.
Он принял задание. Как всегда, несколько минут одинокой задумчивости над картой. Собраны лётчики. Задача разъяснена каждому. Даны ответы на вопросы. Минута — и маски из покрытых инеем деревьев упали с самолётов. Ведущее звено во главе с Прохором выруливает на старт. Быстрая тень его истребителя проносится над аэродромом, делается все меньше, исчезает вдали…
Над станцией Вязьма противника в воздухе ещё не было. Прохор воспользовался этим и прошёл несколько к западу, на солнце. Оттуда было лучше наблюдать за воздухом в зоне станции.
Через несколько минут, километрах в четырех севернее озерка, Прохор заметил группу фрицев. Это были «Мессершмитты-109». Они шли со стороны солнца с превышением примерно в тысячу метров. Прежде чем Прохор решил, примет ли атаку, или атакует сам, один из его ведомых вдруг качнул: «оставьте меня», дал газ и пошёл в одиночку навстречу противнику. Прохор понял, что положение для боя стало невыгодным. Он покачал второму ведомому: «следовать за мной» и стал набирать высоту. Благодаря тому, что одновременно с набором высоты Прохору удалось зайти на солнце, немцы смаху проскочили вниз, не заметив его.
Прохор стал выходить в исходное положение для боя. Немцы явно потеряли желание драться. По всей вероятности, им предстояло прикрывать бомбардировщики, идущие на станцию. Но именно поэтому Прохор и решил во что бы то ни стало навязать им бой. Тут он вдруг увидел, что летит совершенно один: куда-то исчез и второй ведомый. Что же делать: снижаться? Нельзя — «мессеры» непременно накроют его сверху. Набирать высоту? Тоже не годится — собьют. Ясно: уходить некуда. А раз так, осмотрительности не оставалось места: если принимать неравный бой — одному против трех, то уж так, чтобы… одним словом, «по-прохоровски»…
Быстро работает мысль. Взор обыскивает пространство вокруг, чтобы оценить положение противника. Вот, немного оторвавшись от других, идёт звено «Мессершмиттов». Прохор решает развернуться на восток, атаковать немцев в лоб, прорваться сквозь их строй и, не меняя курса, уйти к себе. Так же мгновенно, как работает мысль, совершают движения руки и ноги, шевелится оперение, машина ложится в крутой разворот и… Прохор видит: на хвосте у него висит четвёртый немец. Зная, что «Ме-109» не любит крутого виража, Прохор именно виражем уходит от севшего на хвост немца и одновременно отрывается от первой труппы врагов. У него несколько секунд передышки. Используя их, Прохор спешит набрать сколько можно высоты. Берет на себя, даёт газ. Рука ещё довершает движение сектора, а, повернув голову, Прохор уже видит в хвосте у себя новую пару фрицев. Попытка оторваться скоростью ничего не даёт. Немцы жмут. Манёвром удаётся оторваться от одного, но второй мгновенно заходит в хвост. Прохор принимает решение: уйти от врага пикированием до бреющего. Ручка от себя. Машина валится на нос и… Прохор видит над собою ещё трех немцев, а выше ещё одного. Теперь их семеро против него одного. Но размышлять некогда, вот уже и земля — страшный враг летающего человека. Скорее ручку на себя. Самолёт выходит из пике. И человек и машина чувствуют, какого напряжения стоит им этот манёвр. Проклятое «g»
