Скотобойня.
Оглушенная, сваленная с ног ударом пневматического молота, корова лежала на дне узкого оцинкованного резервуара. Теперь ее предстояло поднять, и вымазанный в крови человек – работник скотобойни - крепил на ногах животного тяжелую цепь.
- Зачем ты привел меня сюда? – зашептала Аленка, рукой придерживая огромный, похожий на ракушку, респиратор. Я знал, что она чувствует – то же, что и я, когда отец впервые привел меня сюда, желая познакомить с делом всей своей жизни. Это случилось три года назад, мне тогда исполнилось одиннадцать, а моя младшая сестренка была еще жива. Бегала по двору с малышней и чертила на асфальте дурацкие, кривые классики.
Смрад - вот что я почувствовал тогда. Зловоние, к которому невозможно привыкнуть.
Я посмотрел на Алену. Мы стояли рядом, на верхнем мостике, держась за перила, и я мог видеть только ее профиль. Ухо, пробитое четырьмя сережками, выбритый висок и тонкую шею. Мне нравилось в ней все, но больше всего я любил, когда она выставляла вперед подбородок – это значило, что все в ней кипело и спорило с окружающим миром, так не похожим на нее саму.
«Я привел тебя сюда, чтобы ты посмотрела, сколько бывает смерти. Когда ее так много, ты начинаешь привыкать»
Я мог так сказать, но боялся, что она не поймет. Полгода назад она потеряла сестру - слишком маленький срок, чтобы сравнивать смерть с конвейером скотобойни.
Я сказал совершенно не то, что собирался. Но о чем думал все эти годы.
- Вот бы нам заманить его сюда…
Она повернулась и уставилась на меня огромными, черными от туши глазами. Ей было четырнадцать, мы учились в параллельных классах, и я знал, что так краситься в школе ей запрещают. Как и носить кольца в носу и малевать черной помадой губы. Быть собой или быть тем, кем она стала после потери сестры, она могла только в свободное от школы время. Частенько я видел ее с подружками за хоккейной коробкой – они собирались шумной, пестрой компанией и оставляли после себя горы окурков со следами помады и помятые алюминиевые банки от коктейлей. Проходя мимо - серый мышонок - я всегда опускал голову и выцеливал на асфальте трещинки. А потом думал: как ей может быть интересно с этими разукрашенными пугалами, ведь они похожи на ворон, каркающих об одном и том же? Но сейчас, глядя в ее глаза, я понял: это нужно, чтобы не думать о сестре. Когда-то Алена была другой – прилежной девочкой и круглой отличницей. На спаренных уроках я любил смотреть, как в распущенных волосах ее путается яркое солнце.
- И что дальше? – Аленка посмотрела на подвешенную корову. Животное было без сознания, но все еще живо - я видел, как подрагивало тело. Рогатая голова лежала на полу, и от этого казалось, что шея коровы сломана.
- Сейчас работник возьмет нож и спустит ей кровь, - ответил я, зная, что она спрашивает не о корове. – Потом ее распорют и вывалят кишки в специальный бак.
- И куда их денут потом?
- Для внутренностей есть свой резервуар. Его я тоже хотел тебе показать.
- А ты бы смог? – спросила она. – Как твой отец… делать все это?
Я пожал плечами.
- Раньше думал, что не смогу. Тошнило. Теперь уверен, что смог бы.
- Как ОН? – она пристально посмотрела на меня. Но я давно привык выдерживать такие взгляды.
- Да, как ОН.
Я не знал, как она звала ЕГО, оставаясь наедине с собой. Я звал его Уродом. Газетчики – Мясником. Полицейские – серийным убийцей. Но как можно назвать того, кто убивает маленьких детей и разделывает их, как свиней? Как можно назвать того, кто сдирает с них кожу, отпиливает головы, а остальное оставляет на видных местах, так, чтобы родители непременно наткнулись на останки своих детей? Наверное, такому монстру сложно подобрать имя.
- Но никто не знает, кто он…
Я согласно кивнул, глядя, как работник скотобойни начал процесс кровопускания. Вязкая темная кровь широким веером полилась на дно резервуара.
- Если ты поможешь мне, мы это выясним.
Она долго молчала, рассматривая свои руки – с ногтями, покрытыми темным лаком, с ободранными кутикулами и заусенцами. А потом кивнула. Но так и продолжила стоять в тишине. Мне нужно было что-то говорить, но в голову лезли только ужасные мысли. И все же я начал их озвучивать, чтобы показать, насколько готов.
- Иногда, когда вспарывают коров, вместе с кишками из них вываливаются недоразвитые телята. Их тоже отправляют в отвал. Об этом все стараются молчать, чтобы люди лишний раз не забивали себе голову всякой ерундой, покупая кусок говядины. В супермаркете она ведь лежит на лотке, обтянутая пищевой пленкой. Как будто выросла на какой-нибудь грядке. О телятах мне рассказывал отец, сам я не видел.
Мы постояли в тишине, и я припомнил, как в первый раз набрался смелости заговорить с ней. Моя семья была на похоронах ее сестры: общее горе сближает. А после, на поминках, когда взрослые пили водку и закусывали жирными блинами, я подошел к Алене и сказал, что мне жаль ее сестру. Что мою сестру тоже убили и что все это сделал один и тот же мерзавец. Тогда она набросилась на меня с кулаками, так что взрослым пришлось нас растаскивать. Она расколотила мне бровь в тот раз. А потом, в школе, она подошла ко мне – не та приличная ученица, которой была, но панкушка в черных мотоциклетных перчатках и с рюкзаком за спиной, - и сказала, что помнит меня. Что ей хотелось бы прогуляться. Я не стал возражать, а шутливо почесал бровь. Но она, судя по всему, не помнила таких мелочей.
