это будет другой город,
но то же имя.
как бишь звали его, наш вертеп? избитая кличка… вертербург?
вечербург? ветроград?
память уже не та –
шире, терпимей
к разночтениям – ветрогон? вертопрах? збышек? –
допускает больше возможностей,
возводит меньше преград
между тобою и не
в жилмассиве, где правит госстрах
букву на букву, а ту – на знак препинанья,
так что наследство на книжке отходит казне,
даже чужой интонацией не гнушается
только всё силится опознать
ея труп,
«смерть тиранозаврам!» (читай «эрнани»)
принимая
за поэзию канализационных труб.
прогрессивные романтики, гюго и, как его, гёте,
то есть, сперва гёте, а те – поздней,
от звёздной некромантии – в клоаку завтра,
покидают готику как сруб из дней
вот и пастернак: «уже написан вертер»
на гербовой бумаге, заверено, штамп
вместе с квитанциями посажено на вертел
этот ваш пастернак ну просто как мандельштам
нет, это не песнь, это казнь и щепки,
вот она – заноза, иглу – в «тройной»,
простерилизуем и сменить грампластинку
горького – в окно! максималистку – в палестину
школьная программа по литературе
«девушку и смерть» в себя не включала
сначала: МАМА МЫЛА РАМУ, не замарай. потом: милая попросит
и на газон, на клумбу падает том, роман «мать», в натуре,
на природе. не замай романа. пусть лежит в гербарии, в колумбарии.
ни за май, ни за мир, ни за труд, без обмана,
ни за грош попадёшь в карбонарии, в пассионарии, в санкюлоты
за копейку болотную.
направо – падёж, налево – предложный, предательный,
куда ни пойдёшь,
всюду звательный – о, неотложная!
о, скорая! скорбная, аскорбиновая, оскорблённая красота.
лотта, да не та и не вертер, а майор вихрь
на всём белом свете. на педсовете:
водопроводчика вызывали? а маму? а в реввоенсовете: ревмя ревела.
а в верховном совете: очень своевременная книга, посильнее фаустпатрона.
а в горсовете: отец небесный на троне.
а в райсовете: плeвелы.
