Всю ночь, под жуткое уханье филина, Яга ворочалась на своей остывшей печке. А утром, едва засветилось пыльное оконце, засиженное ядовитыми мухами, свесила босые ноги вниз и, кряхтя, потащилась к двери.
Тяжко было у старой на сердце, муторно. Почти уж сто лет не слезала она с печи, всё хворала. А как чуток полегчало, решила проведать глушь свою дремучую.
Заскрипела, поднатужилась дверь трухлявая, выпустила-таки старуху на свет. Крякнула изба, зашаталась, но выстояла, только ногой трёхпалой дернула.
Оглянулась старуха окрест — не узнать Леса.
Всё вокруг в рост человеческий заросло белёсой дурман травой. Неподвижно и угрюмо расстилалась она во все стороны. Только жёлтый туман колыхался поверху. А деревья могучие, мрачные, по самые вершины заросли густой паутиной.
И ни звука кругом, ни шороха.
Удивилась Яга, видно неладно что-то в её Лесу. Надо, думает, слетать, все закоулки проведать, разузнать, в чем дело, да наказать кого следует.
А ну-ка, где там её волшебная ступа? Полезла под избу, нащупала скрюченными пальцами свою заветную, вытащила на свет.
Смотрит — в труху рассыпалась старая ступа, ни на что не годится.
Осерчала Яга, да делать нечего — пришлось идти пешком. Вышла на заколдованную тропинку, кликнула лешего. Но никто не вышел из Леса. Бывало раньше леший тут же бежал на зов, кланялся, да дорогу показывал, а сейчас — как сквозь землю провалился — не отзывается.
Пуще прежнего осерчала старая, ударила злобно клюкой в землю, Змея Горыныча вызывать стала.
И опять никто не явился.
Совсем расстроилась Яга, ничего понять не может.
Приковыляла к заколдованному болоту, еле отдышалась. Свистнула по-особому, да никто не отзывается. Ни кикимор, ни водяного не видать. Как вымерло всё. Только гадюка под колодою зашипела и тут же смолкла.
Что за напасть такая?
С трудом вспомнила Яга старое заклятье, ворона, хранителя Леса, призывающее. Уж ему-то никак нельзя пропасть. Покуда Лес стоит, ворону суждено при нём быть.
И точно, зашумели крылья, явился чёрный ворон, сел на плечо. Смотрит старуха — и ворон сдал. Облезлый какой-то, поник весь, и глаза с трудом открываются.
Будто хворый.
— Ну-ка, — спрашивает сурово Яга, — признавайся, что с Лесом случилось, да куда вся его живность подевалась?
Нахохлился ворон, заплакал чёрными слезами.
— Почитай никого не осталось, матушка Яга. Все сгинули, кто куда, а лес уж давно болеет. Будто заворожили его или порчу какую наслали.
— Да где ж народец-то наш лесной да волшебный? Где русалки, водяной, леший? А Соловей-разбойник?
— Поразъехались в разные стороны, — вздохнул ворон, — всё больше за лучшей долей, в чужие края. Русалки, к примеру, в чужедальнем озере, за тридевять земель, тамошнего водяного Дракона обхаживают да срамные пляски на воде для гостей его устраивают. А водяной при них же стражником устроился.
Ну а леший с Соловьём-разбойником, они и здесь-то на руку были нечисты, а как надзору поубавилось, они сразу за горы — шасть. Туда, где, сказывают, позолоченный лес стоит, а в нём райские птицы разгуливают, как у нас воробьи. Связались они там с упырями да вампирами и теперь разбоем промышляют.
— А Змей-то Горыныч, защитник наш испокон века, неужто тоже сгинул?
— Сгинул, матушка, — проскрипел ворон. — Он теперь в Тридесятом царстве за ихнего короля воюет. Большую ему плату за это положили. Как его не понять, вон у него два змеёныша растут, а их кормить надо. А всё ж обидно.
— Ну а Кощеюшка-то где? — дрогнул голос у Бабы-Яги. — Он-то где схоронился?
Совсем потускнел ворон, еле слышно говорит:
— Его давно в заморские края звали. Шибко его там уважают за мудрость да дух особый… Так что он теперь у них вроде советника. Живёт припеваючи, только, говорят, плачет иногда по ночам.
Закрыл глаза ворон, съёжился.
— Одни мы с тобой Баба-Яга остались.
— Постой, постой, — вдруг вспомнила Яга. — А как же богатыри-то? Всегда тут под ногами путались.
— А как вся нечисть да погань из Леса сгинула, так и богатыри перестали сюда захаживать. Что им здесь делать-то? Все нынче в других лесах славы ищут. Вот и пусто стало, как на погосте. Дак ведь и то сказать, пора уж. Заждался я смерти, истомился весь.
Тут зашумели, засвистели чёрные крылья, обдало старую затхлым ветром. Глянула — нет уж ворона, исчез, будто и не было.