Тракт был старый. Настолько, что дорожные столбы, отмерявшие некогда каждые тысячу шагов пути, спрятались в траву и землю по самые макушки. Края полотна в одних местах вздыбились и оплыли, в других же были подгрызены пропастью или оказались под тяжелыми камнями давно заросшей осыпи. Уже не разминулись бы на дороге две повозки, да и одной было бы тесно. Но для одинокого путника с рассвета шагавшего через горы не было лучше тропы, ибо не приходилось бить ноги о корни, скакать через промоины или проламываться сквозь буйные заросли цепкой горной зелени. Так что путешественник вполне был доволен жизнью — во всяком случае, об этом ясно говорили улыбка на круглом подвижном лице, веселые складочки в уголках глаз и свободная отмашка левой руки на каждом шагу. Солнечные лучики, пробивавшиеся сквозь крышу листвы, скакали по короткой щетине покрывавшей не только щеки и подбородок мужчины, но и его круглый затылок, по куртке из плотной ткани когда-то рыжего цвета, по скатке одеяла из некрашеной шерсти, по стертому до гладкого блеска древку чен-дао, лежавшему на крутом плече, неосторожно пробегали по обнаженному лезвию и, порезавшись, обиженно вспыхивали. Иногда особо дерзкие заглядывали в маленькие глаза человека, заставляя его морщиться (отчего комично шевелился уплощенный, похожий на утиный клюв, нос) и заслоняться широкой ладонью с толстыми короткими пальцами. А крепкие ноги в толстых обмотках, меж тем, продолжали мерно трамбовать землю деревянными подошвами башмаков, неся своего хозяина к известной ему цели.
За утро путешественнику встретился лишь один висячий мост — настил из упругих, прокаленных солнцем, дощечек. О веревочных ограждениях или даже канате, за который можно было бы держаться рукой, если они когда-то и были, даже вспоминать не стоило. Внизу, в крутом каменном ложе, мирно журчал ручеек. А в просвете между облепившей берега зеленью открылись скругленные зарослями гряды гор — пара безымянных отрогов хребта Вэньшань, пересекающего северную часть Срединной надвое, подобно позвоночнику буйвола.
Горы эти изобиловали лесами и пещерами, но не плодородием земли, что делало их привлекательными для мудрецов, святых отшельников и разбойников, но малопригодными для выращивания плодов земных. Немногочисленное население жило в небольших долинах одинокими семейными усадьбами или малыми деревушками, старательно возделывая разбросанные по склонам клочки огородиков и полей. И судя по тому, что подвесной мост не сгнил еще, одно из таких селений было не очень далеко — кто-то пользовался дорогой и поддерживал ее в порядке.
Обычно, если селяне не голодали, то не отказывали путешествующим монахам — а именно монахом, был наш герой — в пожертвовании. По крайности, легко можно было подрядиться на простую работу за еду и ночлег. Это было особенно важно для путешественника, который прошлым вечером потратил последние деньги на ужин и бочку горячей воды для купания.
Человек раздумчиво поскреб через ткань объемный живот и резво зашагал вперед, ловко удерживая равновесие на качающемся мосту…
Он прошел еще не мало по старой дороге, когда, услышал за очередным поворотом неясный рык.
— Опа…
Чень-дао — «длинный нож» — мгновенно переместился с плеча в руки. Сноровка, с которой это было сделано, иному наблюдателю сказала бы многое. А уверенный хват и стойка досказали бы остальное.
Рык вдруг смолк и сменился неясными, но явно досадливыми криками. Еще через десяток шагов стала слышна безыскусная ругань, переполненная даже не гневом, но отчаянной и беспомощной обидой. А потом монах увидел хозяина этого голоса — крупного мосластого мужчину в коротком крестьянском платье. Тот бестолково топтался около пары бочонков стоящих на тропе, хлопал себя по бедрам крупными ладонями. И изливал душу, не замечая появления зрителя. Причина этого безобразия — веревочная сбруя, удерживавшая бочонки, видимо, перетерлась и теперь лежала мертвыми змеями на земле.
Монах вздохнул, потоптался выискивая место поудобнее, неторопливо снял скатку и котомку, пристроил в развилке веток оружие и наконец сел, подставив солнышку лицо. За это время он успел услышать всю историю многострадальной сбруи — случилось это горе не впервые, веревки рвались уже не раз, но если до этого удавалось их починить, то в этот раз…
«Во дурак,» — подумал про себя путник, — «Давно бы поменял веревку».
Между тем, потерпевший, успокоился, замолк и только вздыхал тяжко, рассматривая свое испорченное имущество. Пока не заметил случайно зрителя, взирающего на происходящее с радостной ухмылкой.
— Смешно, да? А-а… — обиделся взрослый мужик, рукой махнул досадливо и собрался отвернуться, но тот, кому адресованы были эти слова, шмыгнул носом, покрутил в ноздре пальцем, выковыривая корку, стрельнул ею в кусты:
— А че не смеяться-то?
Крестьянин насупился.
— Следуешь ли ты путями Будды, человече? — брякнул монах без перехода.
— Чего? Ты это чего?
— Тогда ответь, как ты воспринял такое в твоей жизни событие, как нашу встречу на этой дороге? — копируя манеру монастырского наставника, продолжил монах.
Мужик не понял.
— То, что у тебя порвалась веревка и то, что мы встретились — закономерно. Но среагировали мы на событие по-разному, — голос бродяги окреп, наполнился пафосом. — Задумайся об этой разнице. И когда поймешь ее причину, будешь более уверенно следовать путем Учителя Фо.
