Скатерть Лидии Либединской
Авторы: Наталья Александровна Громова
Жанры: Биографии и мемуары, Культурология
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 99 страниц. Год издания книги - 2013.
Лидия Либединская (1921–2006) — прозаик, литературовед; урожденная Толстая, дочь поэтессы Татьяны Вечорки, автор книги воспоминаний «Зеленая лампа».
Всю жизнь Лидия Либединская притягивала незаурядных людей, за столом ее гостеприимного дома собирался цвет нашей культуры: Корней Чуковский, Виктор Драгунский, Давид Самойлов, Семен Липкин, Булат Окуджава, Каверины, Заболоцкие… Самодельная белая скатерть, за которой проходили застольные беседы, стала ее Чукоккалой. Литераторы, художники, артисты и музейщики оставляли на ней автографы, стихи, посвящения, рисунки.
Эта книга и получилась такой же пестрой и разнообразной, как праздничный стол. В ней звучат голоса, звенят бокалы, провозглашаются тосты, зачитываются послания, вспоминаются грустные и смешные случаи. На страницах ее собрались те, кого она так любила, — родные и друзья.
Читать онлайн Скатерть Лидии Либединской
Часть 1
За пределами «Зеленой лампы»
Случайное рождение
Своим рождением Лидия Борисовна была обязана Провидению в лице советской власти. Девочка родилась по чистой случайности. Только что закончилась Гражданская война, и ее родители боялись заводить детей. Но в середине 1920 года в Баку большевиками под страхом расстрела были запрещены аборты. Так Советская власть по праву могла записать этого ребенка в свой актив. Лида Толстая ответила ей любовью к отдельным советским писателям и поэтам: Юрию Либединскому (ставшему мужем), Михаилу Светлову и Александру Фадееву.
В то же время при крещении у ее купели стоял великий поэт-символист Вячеслав Иванов, назвали ее — Лидией, любимым именем поэта. Будущий эмигрант невольно благословил крестницу на сопротивление всему советскому, косному, бездарному, что будет встречаться на ее пути. А ее мать открыла дочери то, чего были лишены все советские дети, — запечатанный семью печатями Серебряный век. Велимир Хлебников встречал Лидию Борисовну, когда она была в утробе матери, а с Маяковским, Пастернаком, Цветаевой и Ахматовой была знакома лично.
«Моя мать носила клетчатую кепку и дружила с футуристами, потом с „ЛЕФами“», — так начинается книга Лидии Либединской «Зеленая лампа».
Правда, в начале десятых годов будущая мать Лиды Толстой Татьяна Ефимова, с первых публикаций стихов выступавшая под псевдонимом Татьяна Вечорка, ходила в широкополых шляпах и длинных платьях, училась в петербургской Академии художеств, писала романтические стихи. В Петербурге шла бурная жизнь: кафе «Бродячая собака», посещение поэтических вечеров с участием Блока, Кузьмина, Ахматовой, Маяковского, сочинение стихов, публикации в журналах… Случайно сохранившиеся отрывки полудневникового, полумемуарного характера говорят о ее замечательном литературном даре.
На небольшом листке с разорванными краями, чудом уцелевшем, — портрет Распутина, петербургская предреволюционная атмосфера.
«Распутина я видела весною 1915-го на Невском, в густой толпе, в сумерках. Ученик Академии художеств Глеб Бердяев сказал мне, трогая за локоть: „Смотрите, Распутин“.
Перед нами вплотную почти шел сухонький человек небольшого роста, в чем-то длинном — не то ряса, не то одеяние.
Даже в густой толпе гуляющей публики он услышал свою фамилию и обернулся, ища, кто его назвал.
Лицо его было серо, но запомнились громадные, запавшие, пронзительные глаза — альбиносо-серые с мелкими зрачками в очень черных ресницах — и злой рот, довольно-таки яркий, в перепутанных волосах бороды, как будто неопрятный.
Лицо было определенно злое и как бы напуганное — в глазах не было стоячей воды, они все время дрожали и бегали.
Глеб улыбнулся и подмигнул мне.
Распутин усилил шаг — будто женщина, подобравшая юбку, и пошел дальше как-то криво, пристукивая палкой».
В те годы на петербургских улицах можно было встретить самых удивительных личностей. Но, бесспорно, кумиром их поколения был Александр Блок, в которого были влюблены как девушки, так и юноши: они искали с ним встречи, непрерывно говорили о нем.
Татьяна Вечорка вспоминала, как ее подруга Сонечка Михайлова (Марр) «подбирала непотухшие окурки <Блока>, и набрала так себе коробочку, и тщательно хранит, верно, до сих пор. Она же, изнывая от влюбленности в Блока, ходила к нему на дом, но никогда не смела зайти в его комнату, стояла у двери и целовала, плача, дверную ручку его квартиры. Один раз за этим занятием она услышала шаги на лестнице и, испугавшись, кубарем скатилась мимо изумленного Блока, который возвращался домой. Тот недоуменно посмотрел на заплаканную Сонечку и, верно, удивился, нащупав мокрую ручку двери».
Юная поэтесса тоже мечтала о Блоке. Однажды на концерте — он сидел совсем близко от нее — стала жадно его разглядывать и, о ужас, с досадой отметила, что его лицо красно-кирпичного оттенка, яркие глаза — в морщинистых мешках, а руки — красные, словно отмороженные. Зал был ярко освещен, и она увидела Блока в безжалостном электрическом свете. Он же, заметив восторженное лицо девушки, обернулся и стал разглядывать ее. Когда подошел антракт, он наклонился к ней и прошептал: «Темная весенняя ночь» (на ней было черное шифоновое с золотыми точками платье). Девушку поразила заурядная пошлость из уст великого поэта. Она спряталась в дамской комнате, чтобы успокоить сердцебиение. После звонка, пытаясь прошмыгнуть в зал, снова наткнулась на Блока, который стоял, облокотившись на балюстраду. Он что-то сказал ей, но она, не расслышав, бросилась в зал. В голове неслись мысли: «Блок прекраснее всех, кого знаю, не могу ни в чем отказать ему — я же девушка, он не женится — трагедия мамы, поэтому была упущена возможность близости с Блоком». Маленький самоироничный мемуар о любимом поэте заканчивался очень символично:
«Так, с воспоминаниями свежайшими и чудесными, я жила до 1921 года, когда, лежа в больнице, беременная, в тифе, я узнала, что Блок умер, и в тот день моя молодость, подбитая цепью провалов, — развалилась окончательно (от обильных приемов брома)».
