Иногда вдруг приходит к тебе из некоей тайной глубины бытия что-то удивительное и неоспоримо важное. Только что не было, и вот — соткалось, проявилось. И ты внемлешь и понимаешь, как это было необходимо твоей, и не только твоей, душе.
Так пришло ко мне неудержимо и властно мое Сиянье дня.
Неожиданно в душе прозвучали строки из пушкинского «Узника»:
— Сижу за решеткой в темнице сырой…
И представилось, что должен чувствовать молодой человек, пишущий такие строки. Какой темницей должна была в этот момент казаться ему жизнь. Да и мне разве не видится она порой именно так… «Давай улетим!» И не улетишь, не бросишь, не оставишь. Но желание вырваться, улететь «туда, где гуляют лишь ветер да я» есть. Но жизнь сковывает, и плоть держит.
И тут же во мне другие строки возникли вслед за первыми. Другого поэта, но о том же:
— Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня…
И встало передо мной это Сиянье, неудержимое как факт: Сиянье Дня, Сиянье Души, Сиянье Жизни. Как открытие: при всех узах земной жизни оно есть — это Сиянье.
И пошли перед глазами одна за другой картины, в которых в той или иной степени присутствовало это Сиянье.
* * *
Вот бегут мне навстречу дети. Это мои дочки, и внуки, и внучечка. Все еще маленькие, до четырех лет. Бегут так, как умеют это делать только дети — самозабвенно, распахнув руки. Потому что только так, распахнувшись, открывшись, можно принять, впустить в себя другого человека, соединиться с ним любовью.
И я, распахивая руки, бегу навстречу им, принимая одного за другим. Слепящий миг Сияющего дня, растянувшийся на всю жизнь, потому что в начале мой жизни вот так принимали и меня руки моих родителей и бабушек.
Сиянье видится мне чаще в женщине, не потому ли, что она носительница жизни? Каждый несет в себе частицу Сиянья, но чаще, да простят меня мужчины, я вижу Свет именно в женщинах.
Идет навстречу молодая, красивая, сияющая. Да, нарядно одетая, много их, нарядно одетых, но не в этом суть, дело в чем-то ином, во внутреннем. Один человек светится, а другой словно погас. И тот, который светится обязательно осияет и тебя. И оглянешься вслед, пытаясь разгадать загадку этого света, который он-она несут в себе, почему так щедро светят, что и у тебя в душе прояснило.
* * *
Была у меня старушка-подружка, баба Фрося, за девяносто лет. Всего навидалась, жизнь страны проехалась колесом и по ней, но света не погасила. И я бежала к этому свету. Остыну, затемнюсь, утону в суете, и понимаю, как я соскучилась по бабе Фросе, пора навестить, погреться возле нее. Так встречать людей умеет не каждый. Должно быть, так встречал Авраам редких путников, идущих издалека.
Приходишь и понимаешь, насколько ты тут желанен: руки распахнуты для объятья, душа открыта для беседы, глаза сияют так, что слепнешь, и слезы только увеличивают это Сиянье.
Говорит она, я слушаю. Она глуховата и говорит громко, но я люблю слушать ее украинский говорок, все о жизни, о своей собственной, той, что ушла, о жизни вообще. И всегда светло, вроде, о горе, а выискивая и в нем свет, о непутевой внучке, не осуждая, сочувствуя.
Она уже давно готова уйти из земной жизни, которую не разлюбила, просто созрела и понимает, что пора. Ей и весточки оттуда шлют, куда она уходить собирается.
— Знаешь, — говорит баба Фрося, — сегодня у меня Богородица в гостях побывала, и с ней ангелы, словно дети малые. Полная горница… Я прилегла днем, спина вынудила, но не сплю; сначала музыку услышала, такая красивая, нежная, вроде, людские голоса, а слов не понимаю. Потом гляжу, а тут вот, прямо посредине комнаты, Пресвятая Дева, как на Почаевской иконе, точно такая… А вокруг дети малые, ясные такие и с крылышками. Вроде, они и не поют, а голоса звучат. И так мне хорошо стало, только хотела что-то сказать, а они исчезли… Зовут уж видно меня к себе.
Говорит баба Фрося и так светло улыбается, что и моя тьма проясняется.
* * *
Мы с мужем были уже женаты, но жили какое-то время врозь: я в районе, он — в городе. Не было своего пристанища, встречались по чужим углам, пряча любовь от посторонних глаз.
И вот, наконец, ключи от квартиры в кармане, и я приезжаю на смотрины.
Декабрьский день — морозный и солнечный. У мужа обеденный перерыв, и мы спешим посмотреть наш дом. От его работы едем на трамвае, и у меня тревожно сжимается сердце. Какие странные совпадения готовит нам жизнь. Пять трудных лет я проездила сюда, сходя на этой вот самой остановке — второе ВСО. Здесь папа отсиживал несправедливый срок в областной больнице для зэков. Я выходила зимой в степь, лишь вдали сияли огни строящегося нефтезавода, метель гнала меня в спину до самой колючей проволоки, но все же я замечала, что здесь кругом стройка — дома, дома…
Но что я буду здесь жить первые годы своего счастливого супружества, разве могло мне такое придти в голову.
…И вот мы на пятом этаже, не взошли — взлетели. Поворот ключа и мы — дома! Комната, кухня, длинный коридор, совмещенный санузел. По нынешним меркам, все достаточно убого. Но для нас, тогдашних, это — дворец! Мы здесь будем жить, будем счастливы, это дом нашей любви.
