Двое мужчин в курительной комнате разговаривали о школьных годах.
— В нашей школе, — сказал А, — был след призрака на лестнице. Как он выглядел? О, очень сомнительно. Просто отпечаток туфли с квадратным носком, если я правильно помню. Лестница была каменная. Я никогда не слышал никаких рассказов о нем. Это кажется странным, если задуматься. Интересно, почему никто не выдумал никакой истории?
— У маленьких мальчиков никогда ничего не поймешь. У них своя мифология. Тут для вас, между прочим, вещица есть — «Фольклор частных школ».
— Да; впрочем, урожай невелик. Полагаю, если бы вам пришлось исследовать истории о призраках, например, которые мальчики в частных школах рассказывают друг другу, то они все оказались бы краткими пересказами книжных новелл.
— Сейчас много берут из Стрэнда и Пирсона.
— Уверен, в мое время они еще не родились или о них не думали. Посмотрим. Интересно, смогу ли я вспомнить основное из того, что мне рассказывали. Прежде всего, был дом с комнатой, в которой многие настойчиво хотели провести ночь, и каждого из них утром находили на коленях в углу, и они успевали только, сказать: «Я его видел» — и умирали.
— Это был дом на Беркли-сквер?
— Пожалуй, да. Затем был человек, который услышал шум в коридоре ночью, открыл дверь и увидел кого-то, ползущего к нему на четвереньках, с глазом, выкатившимся на щеку. Была еще, дайте подумать — да! комната, где нашли лежащего в постели мертвого мужчину со следом копыта на лбу, и пол под кроватью был также покрыт следами копыт, я не знаю почему. Еще была дама, которая, запирая дверь спальни в чужом доме, где она ночевала, услышала, как тонкий голосок в пологе кровати сказал: «Вот мы и закрылись на ночь». Ни одна из этих историй не имела объяснения или продолжения. Любопытно, ходят ли они до сих пор, эти истории.
— О, довольно успешно — с дополнениями из журналов, как я сказал. Вы никогда не слышали о настоящем призраке в частной школе, не так ли? Я думаю, нет; никто из тех, кого я встречал, не слышал.
— Судя по тому, как вы это сказали, полагаю, слышали.
— На самом деле, я не знаю, но мне это запомнилось. Это случилось в моей частной школе 30 с лишним лет назад, и у меня нет никакого объяснения этому.
Школа, которую я имею в виду, была около Лондона. Она размещалась в большом и ужасно старом доме — огромном белом здании с чудесными окрестностями; в саду были большие кедры, как и во многих старых садах в долине Темзы, и древние вязы на тех трех-четырех нолях, где мы обычно играли. Я думаю, это было очень привлекательное место, по мальчишки редко допускают, что их школы вполне терпимое место.
Я пришел в школу в сентябре, вскоре после 1870 года, и среди мальчиков, прибывших в тот же день, был один шотландец, с которым я подружился: я буду звать его МакЛиод, ни к чему его описывать: важно, что я очень хорошо его узнал. Он не выделялся ни в чем: ни в учебе, ни в играх, — но он мне нравился.
Школа была большой: там как правило, училось около 120–130 мальчиков, и поэтому требовался значительный штат преподавателей, они довольно часто менялись. В один из семестров, возможно это был мой третий или четвертый, появился новый учитель. Его звали Сэмпсон. Он был довольно высоким, полноватым, бледным мужчиной с черной бородой. Я думаю, нам он нравился; он много путешествовал, и у него был запас историй, которые развлекали нас во время прогулок, поэтому мы даже спорили из-за того, чтобы очутиться поближе к нему. Я также помню… бог мой, я с тех пор и не думал об этом!., у него был брелок на цепочке от часов, который однажды привлек мое внимание, и он позволил мне рассмотреть его. Это была, я полагаю, золотая византийская монета; на ней с одной стороны был портрет какого-то смешного императора; другая же сторона была практически стерта, и он вырезал на ней — довольно грубо — свои инициалы, Дж. У. С., и дату, 24 июля 1865 года. Да, я и сейчас отчетливо ее вижу: он рассказал мне, что подобрал ее в Константинополе; она была размером с флорин или чуть меньше.
Ну вот, первым из странных событий было вот что. Сэмпсон занимался с нами латинской грамматикой. Одним из его любимых методов, возможно и вправду хороших, — был тот, что он заставлял нас придумывать предложения, чтобы проиллюстрировать правила, которые он пытался заставить нас выучить. Конечно, это шанс для глупого мальчишки надерзить: есть множество школьных историй, в которых так и случается или могло бы случиться. Но Сэмпсон был слишком большим сторонником строгой дисциплины, так что нам и в голову не приходило подобное. В тот раз он рассказывал нам, как выразить по-латыни запоминание, и приказал каждому из нас составить предложение с глаголом «memini» («я помню»). Ну, большинство из нас сделали обычное предложение типа memino librum meum и т. д.; но мальчик, о котором я упоминал, МакЛиод, очевидно, думал о чем-то более сложном. Остальные же хотели сдать свои предложения и перейти к чему-нибудь другому, поэтому кто-то пнул его под партой, и я, сидевший рядом, ткнул его и прошептал, чтобы он поспешил. Но он, казалось, отсутствовал. Я посмотрел на его лист и увидел, что он совсем ничего не написал. Поэтому я подтолкнул его снова посильнее, чем раньше, и резко сказал ему, что он нас всех задерживает. Это произвело некоторый эффект. Он вздрогнул и очнулся, а затем очень быстро написал карандашом пару строчек на листе и сдал его вместе с остальными. Поскольку он был последним, или почти последним, и так как Сэмпсону было что сказать мальчикам, которые написали meminiscimus patri meo и остальное, получилось так, что часы пробили двенадцать раньше, чем он добрался до МакЛиода, и МакЛиоду пришлось дожидаться, пока его предложение будет проверено. Вне класса ничего особенного не происходило, поэтому я подождал, когда он придет. Он вышел очень медленно, и я догадался, что что-то случилось. «Ну, — спросил я, — что ты получил?» «Ох, я не знаю, — ответил МакЛиод, — ничего приличного, но, думаю, Сэмпсона от меня тошнит». «Почему? Ты показал ему какую-нибудь ерунду?» «Да нет же, — сказал он. — Насколько я понимаю, все было правильно; там было что-то вроде Memento — это как раз правильное слово и требует родительного падежа — memento putel inter quatuor taxos». «Что за глупый вздор! — сказал я. — Что заставило тебя накатать такое? Что это значит?» «Самое смешное, — ответил МакЛиод, — что я и сам не слишком понимаю, что это значит. Просто это пришло мне в голову, и я так и написал. Я знаю, как я представлял себе смысл этого, потому что прямо перед тем, как я записал это, у меня в голове возникло что-то вроде картинки: я думаю, это значит „Помни колодец среди четырех…“ — как называются эти темные деревья с красными ягодами?» «Я так понимаю, ты имеешь в виду рябины.» «Я о них никогда не слышал, — ответил МакЛиод, — нет, вот оно, тисовые деревья». «Ну, и что сказал Сэмпсон?» «Ну, он очень странно отреагировал. Когда он прочитал, он встал и подошел к камину, и стоял довольно долгое время спиной ко мне, ничего не говоря. А затем он спросил, не поворачиваясь и довольно тихо: „Как ты думаешь, что это значит?“ Я рассказал ему, что думал, только не мог вспомнить название глупого дерева, а потом он захотел узнать, почему я это записал, и я должен был что-то сказать. А затем он сменил тему и спросил, как давно я здесь и где живут мои родные и тому подобные вещи, а затем я ушел, но он выглядел ничуть не лучше».
