Дмитрий Дурасов
ШКИПЕРСКАЯ РЫБАЛКА
Зимняя Волга похожа на уснувшее под паром поле. По берегам лес чернеет, а на песочке торосится ледяной припой, как корчеванные пни на меже. "Жизнь прожить - не поле перейти!" И жизнь прожить трудно, и поле перейти нелегко. Из конца в конец, вдоль и поперек, ходит по своему полю-Волге шкипер Петр Останин.
Шкипер - это капитан несамоходной баржи. И барж таких уж - широких, срубленных из черного, пропитанного смолою дерева, тупоносых и приземистых, с двумя долгими, сшитыми из дубовых досок рублями-болерами, с крошечной каюткой и лодкой у борта - не увидишь теперь на Волге. И шкиперы задедо-вали, поседели и доживают свой век кто где. Дядя Петя Останин со своею женой, тетей Зиной, живут у берега Волги. На холме, как белая церковка, стоит, выделяясь своей белизной, их крошечная мазанка. Чуть ниже чернеют в ряд столетние русские избы и смотрят седыми наличниками на нарядную мазанку, как мужики на хмельного, красочного казака донца-гуляку. И действительно, какой-то иной жизнью веет от этой теплой, нагретой даже зимним солнцем мазанки. И кажется, будто над ней синее небо, а перед ее порогом не заснеженная, стылая Волга, а ленивый мутноводый Дон, по берегам степи, степи без конца, с горькой полынь-травою и желтое, как нарез дыни, солнце...
Окошки мазанки смотрят на холодную Волгу. На Волгу смотрят и дядя Петя с тетей Зиной, как раньше с реки смотрели на берег. Иногда казалось им, что баржа их стоит на месте, а берег медленно протягивается и движется перед ними, точно ведомый огромным богатырем буксиром, и пропадал берег и таял в зеленоватом горбистом горизонте, когда уходили они с реки в Каспий. А теперь река Волга никуда не уходит и вечно, безотрывно стоят ее разлив, ее острова, дальний огненный яр и хвойные леса, и никуда не уйти и не уплыть на восьмом десятке лет, разве только в смерть уйти, в землю. А порознь страшно. Вот и держатся дядя Петя с тетей Зиной у самого края жизни, крепко и дружно.
Сегодня, как вчера и позавчера, как всегда зимою, собрался шкипер на рыбалку. Ядрено, калено январским морозом красное утро. Синие тени облаков медленно бредут по белоснежной Волге. И леса кажутся теплыми и небо теплым, а лед - пустыней безмолвной. И манит, и жалко шкиперу себя - по-стариковски остаться у печи тянет. Печь-то теплее всего! Мнется дед Петя, одетый и обутый, с пешней, удочкой и ведром в руках у двери, и говорит:
- Что, Зина, пойду посижу часика три?
- А может, Петро, останешься? Чего ходить-то, ноженьки свои утруждать?.. Оставайся, Петро. Я сейчас пышечек тебе испеку...
- Нет, Зина! Пойду, пожалуй. Чего сидеть?.. Надоело все с тобой сидеть...
- Ну и иди к богу, иди жарься на лед, иди, лада моя!
И шкипер, выпустив облачко пара, исчезает за дверью.
Маленькая, сухонькая тетя Зина, прихрамывая, точно уточка, на больную ногу, мечется из комнаты в кухню и обратно, смахивает крошки со стола, ставит себе стакан крепкого чая, скручивает козью ножку и курит махорку, мелко, по-женски, затягиваясь и щурясь от дыма. Она садится на место дяди Пети - на продавленное, снятое со списанного катера сиденье - и смотрит в окошко на спину мужа, тающего черной точкой в белой пустыне.
Дядя Петя идет к своему месту, к трем заветным, заповедным пробитым на всю зиму лункам. Идти надо метров пятьсот, туда, где стоит летом красный бакен, а затем створится по краю далекого острова. И на всей этой невидимой линии подо льдом таятся невидимые ямы и ложбинки, в которых и стоит, сонно взмахивая плавниками, спящая с открытыми глазами зимняя рыба.
"Раздразнить надо ее, эту рыбу, как следует! Вот ты, положим, спишь себе спокойненько, наелся всякого вкусного и спишь. Только уснешь, а тебе раз по башке или хвать за ногу! Или щелк по носу! Ты тут, конечно, проснешься и станешь озираться... Кто это, такой-сякой, спать не дает?! Будешь глядеть, кого бы по уху вдарить! Так и рыбка! Не раздразни ее как следует - ни за что не возьмет, а раздразни - сама на крючок лезет... Осерчает и лезет!"
Как каждый моряк, старый шкипер не любит и не умеет долго ходить. За ночь навалило на Волгу снега по пояс, и идти трудно - точно без ног. Шкипер медленно серчает и краснеет под шапкой-ушанкой. Большой, до сих пор богатырски сложенный и сильный мужчина, шкипер недолюбливает это белое безмолвие, способное поглотить без остатка и разницы что песчинку, что гору. Ему не с чем бороться, кроме как с шелестящим, легким, как дым, снегом, и снег так податливо сыплется на валенки и так незаметно, коварно скапливает в коленях усталость.
Дядя Петя садится на перевернутое ведро и закуривает. Где бы ни находился, он всегда садится лицом к своей хатке, лицом к тете Зине. Пятьдесят лет прожили вместе. И два разных этих тела, две разные души объединились и слились в одной человеческой судьбе и жизни. Родились в донской станице и, устав к двадцати годам от крови, что обильно лилась и мутила тихий Дон, ушли они, казак и казачка, в Россию, на светлую, слезами отбеленную, Волгу. И сменяли по вековечной казачьей привычке коня на ладью. Пошли на баржу и поднялись на ней к северу, в город Великий Устюг. И за долгий путь стал казак Петро шкипером, а казачка Зина матросом.