Глава I
«НЕГР, РУМЯНЫЙ С МОРОЗА…»
Кипр. 15 июля 1085 года до н.э.
…Уну-Амон, торговец, отправленный Хирхором, верховным жрецом отца богов Амона, в Финикию закупать лес для закладки новой священной барки, с отвращением пил горькое кипрское пиво и время от времени молитвенно складывал руки на груди, при этом его круглая, коротко стриженная голова непроизвольно дергалась — следствие глубокой раны, полученной в стычке с разбойниками где-то под Танисом. Сирийское море набегало на плоские песчаные берега, занимало все окна деревянного дворца и весь горизонт, нагоняло тоску своим смутным немолчным гулом.
Уну-Амон, торговец, доверенный человек Хирхора, был пьян.
«Я брожу по улицам, от меня несет пивом, — горько думал он. — Запах пива отдаляет от меня людей и отдает мою душу на погибель. Я подобен сломанному рулю, наосу без бога, дому без хлеба и с шатающейся стеной. Люди бегут от меня, мой вид наносит им раны. Удались от пива, несчастный Уну-Амон, забудь про горький напиток тилку!..»
Так он думал, пил пиво и клял судьбу.
«Я научился страдать, — клял он судьбу. — Я научился петь под флейту и под аккомпанемент гуслей. Я научился сидеть с девицами, умащенный, с гирляндой на шее. Я колочу себя по жирному животу, переваливаюсь, как гусь, а потом падаю в грязь…»
Уну-Амон страдал.
Снабженный идолом Амона путевого и верительными грамотами к Смендесу, захватившему власть над севером Египта и назвавшемуся гордо Несубанебдедом, Уну-Амон давно не имел ни указанных выше грамот, ни самого идола. А Египет, ввергнутый в смуту, пугал его. Разбойники на море и разбойники на суше пугали его. Пугали мор, болезни, пустыни, внезапные смерчи над тихими островами и водяные столбы, разрушающиеся над прибрежными скалами.
Поставив перед собой тяжелую шкатулку, отнятую у какого-то филистимлянина из Дора вместе с мешком серебра, Уну-Амон громко заплакал. Буря прибила его корабль к Кипру. Уну-Амона хотели убить. Он с трудом нашел в свите царицы Хатибы старого человека, немного понимающего речь египтян. «Вот, царица, — сказал через этого человека Уну-Амон, — я слышал в Фивах, граде Амона, что все и всегда творят на свете неправду, только на Кипре — нет. Но теперь я вижу, что и на Кипре неправда тоже творится ежедневно, а может, и ежечасно…»
Удивленная царица Хатиба сказала: «Расскажи».
Уну-Амон рассказал.
Хирхор, верховный жрец отца богов Амона, отправил его в Финикию. Он, Уну-Амон, снабженный идолом Амона путевого и верительными грамотами, был хорошо принят Смендесом, назвавшимся Несубанебдедом, и в Танисе сел на корабль, чтобы плыть в Дор, где осели филистимляне Джаккара. Здесь царь Бадиль совсем хорошо принял Уну-Амона, но несчастного египтянина обокрал собственный матрос — он унес деньги, предназначенные для путешествия, и унес деньги, доверенные Уну-Амону для передачи в Сирии. В отчаянии Уну-Амон пожаловался царю Бадилю, но не получил никакой помощи, ибо вором оказался его человек, а не туземец. Уну-Амон, плача, уехал в Тир, а затем в Библ. На свое счастье, он встретил в пути некоего филистимлянина из Дора и, восстанавливая справедливость, творя то, что подсказал ему сердечно наставляющий его великий Амон, отнял у филистимлянина мешок с тридцатью сиклями серебра, оправдывая себя тем, что у него в Доре украли столько же. Царь Библа Закарбаал, узнав о появлении египтянина, заставил Уну-Амона девятнадцать дней сидеть на корабле в гавани, не пускал его на берег и даже ежедневно посылал строгие приказания удалиться. Но на двадцатый день, когда Закарбаал приносил жертвы своим богам, одно справедливое божество схватило главного помощника царя и заставило его плясать, выкрикивая при этом: «Пусть приведут Уну-Амона! Пусть приведут египтяпина Уну-Амона! Пусть предстанет перед царем Библа печальный посланник отца богов бога Амона!»
Уну-Амона доставили к царю.
Царь Закарбаал сидел в верхней комнате деревянного дворца, спиной к окну, так что это за его спиной разбивались нескончаемые, как жизнь, волны Сирийского моря. «Я прибыл за лесом для закладки новой священной барки Амона-Ра, отца богов, — сказал ему Уну-Амон. — Твой отец давал фараонам лес, твой дед давал, и ты дашь».
Царь Закарбаал усмехнулся.
Он сказал: «Это верно, мой отец давал фараонам лес, и мой дед давал. Но фараоны всегда платили за лес, так сказано в книгах. Писцы говорят, фараоны всегда платили за лес».
Царь Закарбаал усмехнулся и добавил: «Если бы царь Египта был и моим царем, он бы не стал посылать серебро, не стал посылать золото, он бы просто сказал — выполняй повеления великого Амона! Я не слуга тебе, как не слуга тому, кто тебя послал. Стоит мне закричать к Ливану, и небо откроется и бревна будут лежать на берегу моря. Но писцы говорят: фараоны всегда платили за лес. Разве не так, жалкий червь?»
«Ты заставил девятнадцать дней ждать на рейде самого Амона-Ра, царя и отца богов, — смиренно, но твердо ответил Уну-Амон. — Я дам тебе серебро, я дам тебе ценности, которые придутся тебе по вкусу, но прикажи рубить лес».
И добавил негромко: «Лев свое возьмет».
Царь Закарбаал долго думал, потом кивнул.
Он взял египетское золото, взял серебро, взял запасы полотна и папируса и приказал грузить корабль египтянина лесом. Правда, на прощание он сказал: «Не испытывай, жалкий червь, ужасов моря. Если ты еще раз попадешь в Библ, я поступлю с тобой так, как поступил когда-то с послами фараона Рамсеса, которые провели здесь семнадцать лет и умерли в одиночестве».
