Шесть повестей о легких концах
Авторы: Илья Григорьевич Эренбург
Жанр: Классическая проза
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 34 страницы. Год издания книги - 1922.
Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».
Читать онлайн Шесть повестей о легких концах
Первая
Витріонъ
Темь: окошко въ стѣнку. Только дырка спасаетъ — большая, съ голову. Бѣловъ пробовалъ печку ставить. То есть печку ему обѣщала переуступить Марья Ильинишна — полковница, изъ Госиздата — ей большую кирпичную поставили. Обѣщала за двадцать косыхъ. А косые обѣщалъ Бѣлову Доберъ — вѣрный человѣкъ. Долженъ былъ Бѣловъ только малость схалтурить: трубы дымятъ, надъ трубами заря, рабочій — одни мускулы, главное приналечь на мускулы — протягиваетъ руку середняку. Середнякъ, конечно, средній, не въ немъ суть. Подпись соотвѣтствующая:
«НЕСИТЕ КАРТОФЕЛЬ».
Бѣловъ старался — печка. Но вмѣсто трубъ — палочки, вмѣсто мускуловъ — разжирѣвшія запятыя. Подписи самъ Ильичъ и тотъ не прочтетъ. Бѣловъ ее, скорѣй всего, только предчувствовалъ. Не будетъ картошки. Но и печки не будетъ. А дырку сдуру уже пробилъ. Все равно — свѣту больше. Порой залетаютъ гостьи — косматыя бѣлыя птицы. Солнце, прицѣлившись, въ дырку размашисто плюнетъ, и Бѣловъ отъ радости осленкомъ заоретъ.
Сосѣдъ — профессоръ, «контръ» отчаянный — занятъ подпольной работой: «симптомы душевныхъ заболѣваній преступныхъ элементовъ». Крикъ ослиный услышавъ, махорку просыпавъ, къ отдушинѣ тайной несется. Вытащивъ папку, быстро у стѣнки пишетъ:
«Еще одинъ случай: ничѣмъ необоснованные похотливые вскрики»…
Кровать — холмомъ. Табуретъ. (Бѣловъ: «Осторожно! Садясь, наклонитесь направо для равновѣсія»). Облупленный тазъ съ черной ледяной корой. Скользко: Бѣловъ умывался, подмерзло съ утра. Ему не холодно — онъ въ полушубкѣ. Ребята достали. Краденый, съ военнымъ клеймомъ. Пришлось перекрасить. Краски не хватило, кончилъ правый рукавъ гуталиномъ. Посему — неприступенъ. Всю зиму одно: «свѣже-выкрашенъ». Лидія Степановна его на всякій случай даже съ честной сухой стороны къ себѣ не подпускаетъ.
Странныя въ комнатѣ вещи: доски съ прибитыми штепселями, подкова, веревки вокругъ, жестяные диски, стекло, заржавленое колесо стѣнныхъ часовъ, коробки отъ гильзъ, ерунда. Все это не случайно, не завалявшійся хламъ, но тщательно подобрано, полно значенія. Бѣловъ — не чудакъ, не старьевщикъ — художникъ-конструкторъ. Запомните — Василій Бѣловъ.
Вотъ съ матеріаломъ туго. Хоть онъ зарегистрированъ во Всерабисѣ, достать ничего нельзя. Въ Изо выдали карточку. — Пошелъ: позвольте жесть, стекло, дерево и кой-какую мелочь. А ему: — У насъ только въ тюбикахъ краски. Хотите зелень Веронэза? — Ослы! Приходится все добывать налетомъ, порой съ опасностью. Штепселя, конечно, просто — вывертываетъ всюду — въ совѣтскихъ мѣстахъ и въ гостяхъ: всегда, заведя о пайкахъ разговоръ, изловчиться можно. Съ жестью хуже. Недавно листъ стянулъ съ обгорѣвшаго дома на Зубовскомъ. Милицейскій увидѣлъ, стрѣлять хотѣлъ. Едва убѣжалъ. Такъ все — до бичевки изъ мудраго главка. Времени мало. Ночью коченѣя сидитъ Бѣловъ, мастеритъ. А печка и полъ изъ «Ледяного Дворца» и капустный духъ (будто не супъ, а портянки) — все это мелочи, бытъ, говорить не стоитъ. Циркуль. Число. Описанный кругъ великъ и прекрасенъ. Здѣсь нѣтъ ни ошибки, ни страсти, ни скверной, чужой суеты. Дано капустнымъ, корявымъ, гнилымъ. Но можно, циркульной пастью схвативъ, разсчитать и построить: комнату — каюту въ поднебесьи, чувства, не четыре, а сорокъ четыре материка. Есть Вещь. Вѣдь были-жъ другіе — песья морда (обязательно въ профиль), верблюдникъ Аравіи, рыба, крестъ. Теперь — просто Вещь. Такую можно построить — законы притяженія блюдя — чтобъ одна, внѣ земли, вертѣлась — новое тѣло средь тѣлъ.
Темь — чепуха. Двѣ вещи. Одну рожаетъ сейчасъ на горбатой кровати, доску подложивъ, чтобъ сподручнѣе было. (На доскѣ трафаретомъ: «Осторожно. Бисквиты.») Новая форма. Абстракція. Тяжесть цилиндра и шаръ. Треугольниковъ зубья рвутся впередъ, хватаютъ, берутъ. Вращается. Ходитъ. Памятникъ новой эры. Не можетъ стоять онъ, какъ воронье пугало. Долженъ гулять — отъ Страстного, по всѣмъ бульварамъ, кольцомъ вдоль трамвайной линіи «А». Отъ страха послѣднія клячи сдохнутъ. Онъ будетъ ступать, шагъ за шагомъ, чудесный, непреложный. Такого нельзя не замѣтить. Даже американецъ, спеціальный корреспондентъ «Чикагской Трибуны», рожденный на тридцать восьмомъ этажѣ и въ часъ выплевывающій пять тысячъ словъ по кабелю, увидѣвъ — падетъ, подыметъ къ небу длинныя носища своихъ рыжихъ штиблетъ, увѣруетъ въ эру.
Два года его измышляетъ Бѣловъ. Штепселя и жестянки — прицѣлъ. Только сегодня закончилъ чертежъ. Сдѣлать легко — все высчитано, вымѣрено, ясно. Даже имя есть — Витріонъ. Глупое имя. Какъ будто въ животѣ бѣловскомъ подъ цилиндрами еще топорщится романтическая дрянь.
Отсюда другая вещь — съ виду много обычнѣй самоходныхъ угловъ — Лидія Степановна Барыкова. Съ любовью дѣло обстоитъ смутно, еще не обслѣдовано. Объяснить очень трудно. Почему Бѣловъ, презирающій чувства, ходитъ къ совѣтской барышнѣ съ прической на уши, съ амурчатой камеей и съ шалой шалостью — растрепать, обидѣть, надъ конструкціей всласть посмѣявшись, убѣжать и вскользь губами задѣть крутые холмы бѣловскаго лба, изъ которыхъ прутъ Витріоны. Почему? Какъ такое понять? Только одно — вернувшись за полночь — бухъ на острый горбъ и нѣтъ силъ. Въ глазахъ не торжественный шаръ, а ямочки щекъ, изъяны, на бокъ прическа, отъ ласки и боли блѣднѣющій тусклый зрачокъ — безпорядокъ, прекраснѣйшій вздоръ, любовь. Не понимая, глядитъ, а въ дырку, барахтаясь, лѣзутъ съ неба золотые жуки. Да! Можно построить такую, что будетъ въ пространствѣ вертѣться — большая, стальная, одна. Только съ любовью никакъ не сладить: положишь — взлетитъ, скажешь «лети!» — грохнется камнемъ, убьетъ.
