ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой я появляюсь на свет, а моего отца приканчивают Динги
Меня зовут Белый Клык, хотя это, конечно, не настоящее мое имя. Во всяком случае, теперь я – Деннис Уайт. Прежнее мне нравится больше, оно лучше соответствует моему представлению о себе. Но не исключено, что дело просто в отголоске того времени, когда я был любимцем. Кое-кто может сказать, что, мол, раз ты был любимцем, раз привык к Сворке, тебе никогда по-настоящему не стать снова человеком – в смысле свободы бытия. Я этого не знаю. Быть на Сворке, конечно, приятнее и веселее, но можно привыкнуть и не слишком сильно желать ее. Я привык. Это, собственно, рассказ о том, как я привыкал.
Еще щенком.
Вот уже и белая нитка! Ну не возмутит ли подобным образом начатая фраза большинство моих читателей? Щенки, любимцы, Господа, Сворка – эти слова из старого лексикона обрели в среде рьяных сторонников силу непристойных ругательств. А кто теперь смеет не быть рьяным сторонником?
И все же как мне поведать историю своей жизни любимца, не прибегая к языку любимцев, не принимая их взгляды на положение вещей? Поистине время должно остановиться, если каждому политику и каждому философу придется скрывать лицо под личиной правды-матки первозданного поведения. Так можно ли требовать, чтобы я рассказывал историю Белого Клыка с точки зрения Динго? Нет! В мемуарах придворного Людовика XVI не могло быть места грубым выражениям санкюлотов – и для меня должно быть позволительно писать о Белом Клыке так, как написал бы о себе сам Белый Клык. Так что оставим на время Денниса Уайта, а мне без дальнейших преамбул позвольте заявить, что как щенок я был замечательно счастлив.
Да и могло ли быть иначе? Я воспитывался в лучших питомниках Солнечной системы. Мое тело было молодым и резвым, я был таким игривым! Мое образование беспрепятственно рыскало по гуманитарным предметам и никогда не было принудительным. Меня радовала компания себе подобных, и я испытывал не поддающееся описанию удовольствие Сворки. Я, наконец, с раннего детства вполне осознавал прелесть своего высокого происхождения. Мой отец Теннисон Уайт был великим деятелем искусства – возможно, самым великим, причем в обществе, для которого искусство было выше всех других ценностей. Ни малая толика сияния этой славы не поблекла в его потомстве. Позднее, в юности, судьба отца могла помешать становлению моего «эго», но тогда хватало уверенности, что я – любимец столь ценной породы. Это вселяло ощущение безопасности. В чем же еще состоит счастье, как не в этом – в ощущении собственной ценности? Уж никак не в свободе. Мне известно и это состояние – ох как хорошо известно! – поэтому могу вас заверить: счастья в нем очень и очень мало. Будь я в юности свободен, почти наверняка был бы несчастен.
Вообще-то, говоря о своем идеальном детстве, я имею в виду главным образом первые годы жизни, потому что вскоре после своего семилетия я стал сиротой, – Динги разделались с моим отцом, после чего Любимая Матушка поручила заботу обо мне и Плуто питомнику Шредер, а сама просто растворилась в космическом пространстве. Таким образом, я могу говорить, что обрел свободу еще в семилетнем возрасте и горько негодовал на условия существования, воспринимая их просто как невнимание к собственной персоне.
Теперь я, конечно, понимаю, что по сравнению с общепринятым представлением о «человеческом существовании» питомник Шредер был настоящим раем. Тогда же мне оставалось судить о происходящем разве что по фазам лун Юпитера. Однако я вижу, что начинаю запутываться. Видимо, лучше придерживаться хронологического порядка.
Итак, позвольте приступить к повествованию.
Чтобы начать описание своей жизни с самого ее начала, как в свое время сделал это Дэвид Копперфилд, я должен сообщить, что родился в воскресенье после полудня в 2017 году от рождества Господа нашего на Ганимеде, четвертой луне Юпитера. По повелению отца мое появление на свет сопровождалось могучим ударом грома и довольно хитроумным градом метеоритов и искусственных комет. Эти природные чудеса были шумовыми и видеоэффектами представления театра масок, написанного отцом и поставленного как переосмысление кантаты Вивальди, где в качестве моих многочисленных крестных матерей-фей выступали самки питомника. Одиннадцать фей были олицетворениями Заслуженного доверия, Преданности, Пользы дела, Дружелюбия, Обходительности, Доброты, Обязательности, Бодрости духа, Бережливого процветания, Отваги и Чистоты помыслов. Каждая фея сделала мне небольшой подарок – некую эмблему духа того, что она олицетворяла, но папаша каким-то образом не пригласил двенадцатую фею – Почтительность, что роковым образом сказалось на моем характере.
