Доцент Елена Николаевна Лузина проверяла сочинения.
Уже несколько минут она ломала голову над одной замысловатой фразой. По-хорошему, нужно было свериться со словарем, но увесистый Вебстер стоял в шкафу, а Лузина сегодня особенно мучилась поясницей.
«Ну зачем везде вставлять новые словечки — ведь давала же им стандартный список слов! Начитаются модных книжонок — а ты мучайся потом. Раньше был порядок: есть два-три учебника — по ним все и учатся. Классиков, конечно, читали: Диккенса, Теккерея. И все говорили одинаково, без всяких там вывертов. А теперь придет какой-нибудь умник на занятие, и хорошо, если просто ввернет очередное новое словцо, а то ведь еще начнет спрашивать, мол, вы-то сами это слово знаете, Елена Николаевна? Этим деткам дай только повод провалить преподавателя! Сразу зашипят: не знает, не знает… А я, между прочим, доцент, и это не позволяет мне читать всякую дрянь!»
От возмущения Лузина даже фыркнула, от чего ее высокая прическа опасно накренилась, но уже в следующую секунду была приведена в равновесие, а лицо Елены Николаевны вновь обрело привычное выражение непоколебимого достоинства.
Откровенно говоря, Лузина считала дрянью все произведения, которые появились в английской литературе уже после того, как она закончила университет. Такая точка зрения освобождала ее от необходимости знакомиться с ними. Да и зачем человеку изучать то, что ему совершенно не интересно?! Если признаться, Елена Николаевна вообще не имела склонности к гуманитарным наукам, однако поняла это только поступив на филфак. Лузина, которую тогда все звали Леночка, ни за что не призналась бы ни окружающим, ни самой себе в том, что ошиблась в выборе профессии. Как одержимая, она зубрила формы неправильных глаголов и столько раз повторяла фонетические упражнения, что у нее сводило челюсти. Усилия Леночки не прошли даром: экзамены ею были выдержаны блестяще; члены комиссии шептали друг другу: «Какие прочные знания у этой девочки!» Это была почти правда: знания Леночки напоминали глыбу настолько крепкую, что от нее нельзя было отколоть ни куска. Она говорила и писала без ошибок, правда, всегда одними и теми же заученными фразами, в которых боялась поменять хоть одно слово. Еще до государственных экзаменов Леночке, как образцовой студентке предложили место преподавателя. Других предложений не было, и она согласилась, подумав, что долго не задержится в университете, что скоро подвернется что-нибудь поинтересней. Прошло много лет, но ничего интересного ей не предлагали, да и самой Леночке уже не хотелось менять работу. Нет, она не полюбила преподавать: свои обязанности она исполняла скорее как повинность, а когда проходила по коридору мимо толпы смеющихся студентов, на нее накатывало раздражение; ей казалось, что смеялись именно над ней.
Порой во время лекции Лузиной казалось, что внутри у нее есть часы и их стрелки движутся все медленней и медленней. И чтобы они совсем не остановились, она встряхивалась, делала несколько энергичных шагов по кабинету. Это на какое-то время избавляло ее от неприятного ощущения останавливающейся жизни. Можно, конечно, было уйти с кафедры, но мысль о том, чтобы поменять насиженное место на неизвестность, была слишком тревожной и утомительной. Как-никак, в университете ее давно знали и уважали; у нее был личный кабинет, на двери которого висела табличка с ее именем; даже расписание занятий в деканате составляли именно под Елену Николаевну, только чтобы ей было удобно. Когда Лузина размышляла об этом, университет сразу представлялся ей старым удобным креслом.
И она говорила себе, что, пожалуй, поработает в университете еще немного, не желая сознаться себе в том, что все уже решено, что она никогда не решится ступить за его порог.
Елена Николаевна всегда сама принимала решения — и все равно в ней глубоко сидела обида; ей отчего-то казалось, что кто-то другой выбрал для нее эту жизнь, лишив ее чего-то ценного и радостного, что ей полагалось. Обида пропитала Лузину, выступив на ее лице выражением вечного недовольства, — человек, видевший ее впервые, мог бы подумать, что у нее болят зубы.
Лузина еще раз прочла фразу, вызвавшую у нее сомнения, и зевнула. «Как хочется домой!» Она взяла следующую работу и взглянула на титульный лист. «Новикова… Ну, эту можно и не проверять». Лузина поставила Новиковой пятерку и стала бегло просматривать остальные работы. Проверка сочинений обычно не отнимала у нее много времени: способности всех своих студентов она давно оценила. Правда, не все они были согласны с ее оценкой, однако ж не дерзали доказывать Лузиной свою правоту — та не любила менять свое мнение и могла больно укусить самолюбие несогласного.
Последней в стопке была работа Семеновой. Эта студентка поступила в университет с опозданием, и ее сочинение было передано Елене Николаевне ее теткой Ириной Геннадьевной, работницей деканата. Одно это уже вызывало в Лузиной раздражение. Она заглянула в сочинение Семеновой и тут же, поморщившись, закрыла его.
«Опять подсунули бездельницу. Ничего, завтра разберусь с ней!» — подумала она.
