Семь трудных лет

Кельн — город на Рейне. Хорошо, что позднее я побывал там еще несколько раз. Иначе сегодня я думал бы о нем как о городе угрюмом и мрачном. Таким он мне показался в ноябре 1963 года, когда я провел в нем полтора дня. Теперь, по прошествии нескольких лет, я понимаю, что сложившийся в моем сознании образ прирейнского города был попросту отражением чувств, в которых я тогда не хотел, а может, и не сумел бы признаться даже себе. Ведь я глубоко верил в себя, в свою зрелость, ловкость и сообразительность, а также в хорошую подготовленность к заданию, которое я должен был выполнить. Мне казалось, что достаточно придерживаться инструкций, исключающих возможность ошибки, — и путь к далекой цели будет прямым.

Впрочем, о самом себе я почти не думал, когда впервые ступил на перрон вокзала в Кельне. Не время было тогда регистрировать собственные чувства, докапываться до каких-то сомнений. Мое поведение было четко определено инструкцией: «Идешь в ближайший полицейский участок, может быть, даже в тот, что находится на вокзале. Там говоришь, что ты студент из Польши. Решил не возвращаться на родину и просишь убежища в Федеративной Республике Германии».

Правда, я решил, перед тем как явиться в полицию, осмотреть город, известный своим знаменитым готическом собором. Но в Кельне был холодный и дождливый день. Выйдя из здании вокзала, я увидел съежившихся людей, перебегающих через небольшую площадь, над которой возвышалась серая громада стрельчатого кафедрального собора. Меня немного поразило, что он стоит так близко от железнодорожной станции. Я рассматривал собор в течение минуты, констатировав, что его размеры и архитектурные формы не отличаются от представления о нем, которое сложилось у меня после просмотра многих фотографий в книгах по истории искусства. Установив это, я отказался от дальнейших туристических впечатлений и начал искать полицейский участок. Нашел его быстро. Надпись «Полиция» ярко светилась над дверьми.

Долго не размышляя, я резко толкнул дверь. Слишком резко, пожалуй, но я принадлежу к людям, которые предпочитают прыгать в холодную воду сразу. Полицейский посмотрел на меня с удивлением. Я подошел к нему и произнес несколько заранее подготовленных фраз на немецком языке. Он осмотрел меня совершенно равнодушно.

— Вы хорошо все обдумали, молодой человек? — спросил он.

— Да, разумеется, — ответил я.

— В таком случае прошу ваш паспорт.

Профессионально бросив лишь один взгляд, он сравнил мое лицо с фотографией в документе. Перелистал странички паспорта, где были сделаны отметки виз, и направился к телефону, находившемуся в глубине другой комнаты. Он говорил тихо, короткими фразами, не выпуская моего паспорта из рук. До меня долетали только отдельные слова. Среди них повторялись: «поляк», «Польша». Я слышал также, как он ломал язык, пытаясь правильно произнести мое имя и фамилию.

Возвратившись на свое место, он показал мне на стул.

— Прошу садиться. Вам придется немного подождать. Скоро приедут люди из соответствующей службы и займутся вами, — разъяснил он и перестал интересоваться мной.

Он перебирал бумаги с солидным достоинством, характерным для мелких служащих, когда они, зная, что за ними наблюдают, хотят продемонстрировать сложность и ответственность своей работы.

Я не отношусь к людям, которые умеют терпеливо ждать. Вынужденная бездеятельность всегда меня раздражает. Сидя в полиции, я точно знал, что будет через минуту, что должно наступить. Еще в Варшаве мне говорили, что за мной приедут один или двое западногерманских полицейских в гражданском и вместе с ними я отправлюсь на первый допрос, который будет только пробой сил перед тяжелым состязанием. Таким образом, у меня как будто не было повода для беспокойства, но я беспрерывно ерзал на стуле. Погруженный в работу полицейский наверняка по-своему объяснял себе мое нетерпение. Делая вид, что не обращает на меня внимания, он несколько раз многозначительно улыбнулся. Стараясь не давать ему повода для излишних домыслов, я взял себя в руки и успокоился.

Оценивая сложившуюся ситуацию, я упрекнул себя: слишком близко к сердцу принимаешь мелочи. Правда, я мог оправдаться тем, что перед выездом проходил интенсивную подготовку, в которой психология вообще играла существенную роль, а для меня в особенности. Я любил эту науку, изучал ее исследовательские методы, способы определения разных состояний человека, проникновения в мир его чувств. Меня радовало, когда удавалось находить этим знаниям практическое применение при различных обстоятельствах.

Кроме того, у меня в памяти, как сигнал тревоги, звучали наставления моего инструктора из Центра. На вокзале в Кельне он оставался в моих мыслях просто как майор Стефан. Только и всего, по и этого было достаточно. Его имя подсознательно, как бы автоматически, я связывал с предостерегающим сигналом, который, возникая неоднократно, напоминал о себе в течение семи с лишним лет, проведенных мною за границей. Я запомнил выражение его лица, когда он говорил:

— Не пренебрегай мелочами. Никогда не думай о людях, как рыбак о пескарях. Помни, что тобой там будут заниматься специалисты, которые умеют мыслить. Если будешь считать себя умнее своих противников, проиграешь. Пять, десять встреченных тобой, которых ты правильно оценишь как неопасных червей в жизненном навозе, сделают заметки о тебе. В своем мелочном усердии они точно опишут, как ты ведешь себя, что говоришь и какую мину имел на лице, когда тебе казалось, что ты можешь быть не слишком осторожным. Ни один из них не опасен в поединке. Но кто может дать тебе гарантию, что не найдется тот один настоящий специалист, который все эти заметки сопоставит, сравнит, и тогда ты побежден.