Я взбирался по опасной внешней стороне Дворца Колквонхомброс. Где-то далеко подо мной, так далеко, что только в спокойных сумерках и ясном воздухе тех стран я и мог их едва различить, виднелись скалистые вершины гор.
Я был не на зубцах стенах и не на краю террасы, а на самой плоской поверхности стены, и мог отыскать точку опоры только там, где валуны соединялись друг с другом.
Если бы я был бос, все кончилось бы мгновенно, но хотя я был в ночной рубашке, на ногах оказались крепкие кожаные ботинки, и их края так или иначе удерживались в узких трещинах. Мои пальцы и запястья болели.
Если б было возможно остановиться на мгновение, я бы соблазнился, чтобы на секунду взглянуть на пугающие пики гор там в сумерках, и это, должно быть, привело бы к фатальным последствиям.
То, что все происходящее было сном – несущественно. Мы падали во сне и прежде, но известно, что если в одном из тех падений ты коснешься земли – ты умрешь: я смотрел на угрожающие вершины и прекрасно знал, что падение, которого я боялся, должно иметь именно такой финал. И я продолжал карабкаться по стене.
Странно, какие различные ощущения могут вызывать различные валуны – все блестят под одним и тем же белым светом и каждый избран, чтобы подходить к остальным, фаворитами древних королей – когда ваша жизнь зависит от граней каждого, которого Вы касаетесь. Эти грани казались странно различными. Было бесполезно преодолевать ужас перед одним, поскольку следующий потребует держаться совершенно иначе или принесет совершенно иную смерть.
Некоторые грани были слишком остры, чтобы держаться за них, а некоторые слишком ровно входили в стену, те, за которые было легче держаться, крошились куда скорее прочих; каждая скала несла свой особый ужас; и кроме того, были враги, которые следовали позади меня.
И наконец я достиг выбоины, давным-давно созданной землетрясением, молнией или войной: мне придется спуститься на тысячу футов, чтобы обойти ее, и они настигнут меня, пока я делаю это, ибо какие-то мохнатые обезьяны, которых я пока еще не упомянул, твари, которые имели тигриные зубы и были рождены и разводились на той стене, преследовали меня весь вечер. В любом случае я не мог уйти дальше, и при этом я не знал, что сделает король, по чьей стене я поднимался. Пришло время упасть и покончить с этим или остановиться и подождать этих обезьян.
И затем я вспомнил про булавку, отброшенную небрежно с вечернего галстука давным-давно, в другом мире, тем, кто породил эту блестящую стену, и лежащую теперь, если жестокий случай не вмешался, на комоде у моей кровати.
Обезьяны были очень близко, и они спешили, поскольку знали, что мои пальцы скользят; и жестокие пики этих адских гор казались мне безопаснее обезьяньих лап.
Я потянулся с отчаянным усилием туда, где на комоде лежала булавка. Я искал наощупь. И я нашел ее! Я вонзил ее в свою руку. Спасен!
