Едва ли в истории европейских государств найдутся еще такие примеры: когда неограниченный монарх великой державы оказал своему соседу такую услугу, как император Николай – Австрийской монархии. В 1849 г. Венгрия находилась в опасном положении. Он пришел ей на помощь 150-тысячным войском, усмирив страну, восстановив там королевскую власть, а затем отозвал свои войска и не потребовал за это никаких выгод, никакого возмещения, не упомянул о спорных вопросах – восточном и польском. Николай продолжал оказывать Австро-Венгрии дружескую и бескорыстную помощь не только во внутренней политике, но и в дни Ольмюца [1] – во внешней политике и за счёт Пруссии. Если бы даже он руководствовался не дружбой, а теми соображениями, которые диктовала ему императорская русская политика, всё это было чем-то большим, чем обычная политическая услуга, оказанная одним монархом другому монарху, – лишь такой самовластный и рыцарственный самодержец, как Николай, был способен на этот поступок.
В то время Николай видел в императоре Франце-Иосифе своего преемника и наследника в правлении консервативной триадой [2]. Последнюю он считал единой перед лицом революции и, заботясь о поддержании ее гегемонии, надеялся больше на Франца-Иосифа, нежели на собственного наследника. Что касается способности нашего короля Фридриха-Вильгельма взять на себя роль вождя на поприще политической практики, то о ней он был еще более низкого мнения и считал, что король, равно как и его собственный сын и наследник, не способен руководить монархической триадой. В Венгрии и Ольмюце император Николай действовал, будучи убежденным в том, что волей божиею он призван встать во главе монархического сопротивления революции, надвигавшейся с Запада. Но он был идеалистом по природе, хотя обособленность русского самодержавия и придала ему определенную черствость. Нужно лишь удивляться, как при всем, что ему пришлось пережить начиная с декабристов, он пронес через всю свою жизнь идеалистический порыв. Из одного случая, рассказанного мне самим Фридрихом-Вильгельмом IV, ясно, как Николай понимал отношения со своими собственными подданными. Как-то он попросил Фридриха-Вильгельма прислать двух унтер-офицеров из прусской гвардии для массажа спины, который ему предписали врачи и во время которого пациент должен был лежать на животе. Просьбу он сопроводил словами: «С моими русскими я справлюсь всегда, лишь бы я мог смотреть им в лицо, но со спины я бы все же предпочел их не подпускать». Унтер-офицеры были отправлены тайно, использованы по назначению, после чего получили щедрое вознаграждение. Несмотря на религиозную преданность русского народа своему царю, Николай не был убежден в своей защищенности, даже с глазу на глаз с подданным-простолюдином. Но сильный характер и воля до конца дней не давали этим чувствам сломить его.
Если бы в те времена у нас на престоле было лицо, столь же приятное ему, как молодой Франц-Иосиф, то он, возможно бы, поддержал Пруссию в том споре о гегемонии в Германии, как поддержал он Австрию. Условием для этого служило бы закрепление Фридрихом-Вильгельмом IV победы своих войск в марте 1848 г., и это было вполне возможно без тех последующих репрессий, похожих на те, которые пришлось Австрии применить в Праге и Вене руками Виндишгреца, а в Венгрии – благодаря русским.
В мое время в обществе Петербурга можно было видеть три поколения. Самое высокое из них – европейски и классически образованные grands seigneurs [вельможи] времен Александра I – исчезало. К нему относились Меншиков, Воронцов, Блудов, Нессельроде, а по уму и образованности также и Горчаков, который вследствие своего непомерного тщеславия несколько уступал вышеназванным. Все они принадлежали к сливкам европейского общества, имели классическое образование, свободно говорили не только по-французски, но и по-немецки. Второе поколение – это ровесники императора Николая, или же отмеченные его печатью. Эти люди в своих разговорах были ограничены преимущественно придворными новостями, театром, продвижением по службе, наградами и сугубо военными вопросами. В качестве исключения здесь может быть назван старик-князь Орлов, выделяющийся своим характером, изысканной учтивостью и безупречным отношением к нам и по своему духовному облику приближающийся к старшему поколению, а также граф Адлерберг и сын его, впоследствии министр двора, наряду с Петром Шуваловым, светлейшая голова, из тех, с кем мне приходилось там встречаться, пожалуй, ему не хватало только трудолюбия, чтобы играть ведущую роль; это и князь Суворов, более других симпатизировавший нам, в нём традиции русского генерала николаевских времен сочетались в резком, но не вполне приятном контрасте с привычками немецкого бурша, вышедшего из немецких университетов; это и железнодорожный генерал Чевкин [3], человек в высшей степени тонкого и острого ума, каким часто выделяются горбатые люди, обладающие своеособым умным строением черепа, – он всегда ссорился и одновременно был в дружбе с князем Суворовым; и, наконец, это барон Петр фон Мейендорф, самое приятное, с моей точки зрения, явление среди дипломатии старшего поколения. В свое время он был послом в Берлине, а по образованию и утонченности манер относился скорее к александровскому времени. Благодаря своему уму и смелости он в ту пору пробился из положения молодого офицера армейского полка, с которым был во французских походах
![Детектив на исходе века [Российский триллер. Игры капризной дамы]](/storage/book-covers/68/68cad3ddd7bb25142c71dbad4b360ae5404c0df8.jpg)
