Причина, заставившая Ариадну Сергеевну Эфрон и меня искать прибежище в Рязани, была одной и той же. Обе мы отбыли сроки в трудовых северных лагерях; Аля – в Коми, а затем в Мордовии, я – на Колыме. По окончании срока нам выдали паспорта, которые в то время назывались «минус 38». Мы не имели права на прописку во всех столицах, многих областных центрах и крупных городах.
Ближайшим к Москве городом, где с такими паспортами прописывали, была Рязань, но там было трудно с жильем и с работой.
В те 40-е годы это был вполне провинциальный город. На его окраине вблизи Оки стоял старинный кремль, а в нем собор, обшарпанный, с обвалившейся штукатуркой. Кругом были могилы некогда известных людей, заброшенные, со сбитыми надписями.
Такие, как мы, снимавшие комнату или угол, старались селиться поближе к центру и рынку, поскольку городского транспорта почти не было. Ходил с редкими остановками один автобус – от вокзала по длинной центральной улице до противоположного конца города, где уже начинались огороды. Местная интеллигенция жила в старых обветшалых деревянных домах. Как правило, это были хорошо образованные люди, отличавшиеся необычайной доброжелательностью.
Свой паспорт я получила на Колыме. Моему мужу Дмитрию Осиповичу Шкодину, тоже отбывшему срок, предложили быть директором лагерного инвалидного дома в Магадане. С мужем мы были разными людьми, связала нас только общая трудная судьба.
Весной, когда открылась навигация, начальство решило отправить по домам первую, самую слабую партию инвалидов, а сопровождающим решили послать меня. Перед моим отъездом я попросила мужа дать развод. Подумав, он сказал: «Я это сделаю с одним условием: ты в Москве найдешь моего сына».
Кают для инвалидов на пароходе не нашлось, и нас погрузили, тринадцать инвалидов и меня, на общие нары в трюм. Охотское море в начале и конце навигации бывает очень бурным, штормы до 8 – 10 баллов. Пароход бросало и качало так, что все наши «спальные места», отгороженные чемоданами, пришли в движение, и вскоре мы уже катались вместе с вещами, натыкаясь на стенки трюма. Многих рвало, о том, чтобы встать, пойти вымыться и попить воды, не могло быть и речи. За четыре дня пути все так вымотались, что не могли ни спать, ни есть. Легче стало, когда вошли в Татарский пролив. Неожиданно прекратились дождь и ветер, выглянуло солнце, и на горизонте появились хорошо просматривающиеся берега Японии в легкой, розоватой дымке – зацветали вишни.
Все мои инвалиды были измучены, необычайно слабы и неподвижны, я даже не знала, кто из них жив, кто нет. Самый слабый умер во время шторма и лежал вместе с живыми. Я собрала в себе силы кое-как одеться и пойти на палубу в туалет, чтобы хоть немного привести себя в порядок. В бухте Находка нас уже ждали. Для инвалидов подали машину.
Причал был неустроен, или мы пришвартовались в неудобном месте – трап был длинный, плохо установлен и постоянно качался. Поднялись матросы с причала, начали выносить инвалидов. Когда очередь дошла до меня, я поняла, что ни за что не спущусь по этой колышущейся лестнице без перил. Меня взяли под руки два крепких матроса и почти волоком стащили с трапа, опустив на землю. Лежать на чем-то неподвижном было почти счастьем. Сознание, что все ужасное позади, что я уже на родине (Колыма не могла быть родиной), вызвало неожиданный поток слез. Я уткнулась лицом в сухой теплый песок и по-детски громко разрыдалась.
Когда я успокоилась, ко мне подошел какой-то администратор, попросил документы, и я на время сдала своих инвалидов под расписку. Сказали прийти через два-три дня за талонами и продуктами на дальнейшую дорогу. Эти два дня надо было как-то прожить. Купить хлеб было невозможно. Для обмена на еду (как меня научили) я предыдущим летом вырастила возле дома грядку табака, потом его высушила, нарезала, и образовалось у меня три стакана «самосада», которые помогли продержаться до отправки.
Поезд назывался «пятьсот-веселый» и состоял из одних теплушек. Билетов не продавали, потому что большинство пассажиров ехали по справкам и по продуктовым талонам. Расписания у этого поезда не было. Он двигался только по разрешению железнодорожного диспетчера под зеленый свет светофора. Когда наконец поезд подали на запасной путь и объявили посадку, ожидающие отправки бросились занимать места, но оказалось, что вагонов было очень много, и все разместились по собственному желанию.